Наша работа отчасти восполняет пробел в историографии и заставляет пересмотреть целый ряд закрепившихся в ней представлений, касающихся последствий петровских преобразований. В центре изучения находится серия политических событий 1725, 1727, 1730, 1740–1741 и 1762 гг., традиционно носящих в историографии название «дворцовые перевороты»: переходы престола сопровождались конфликтами в правящих кругах, устранением с политической сцены министров-временщиков или даже самих государей и утверждением у власти новых придворных группировок.
Мы понимаем известную условность хронологических рамок исследования (1725–1762 гг.), поскольку проявления политической борьбы в «верхах» имели место и до, и после указанных временных границ. Работа содержит экскурсы в «переворотные» сюжеты допетровского времени и XIX–XX вв., однако события 1801 г. всё же оставлены за рамками исследования, что в какой-то степени можно объяснить наличием других работ, посвящённых этому сюжету.[15]
Основная цель исследования состоит в выявлении закономерностей появления, функционирования и развития феномена дворцового переворота в отечественной политической истории, что необходимо для подтверждения выделения периода 1725–1762 гг. в качестве особого этапа развития российской модели самодержавной монархии. Мы попытались установить причины появления серии дворцовых переворотов в контексте развития российской государственности. Предложена типология дворцовых переворотов в зависимости от их целей и круга участников; прослежено влияние политической борьбы на изменения персонального состава руководства коллегий, ряда других центральных учреждений и губерний Российской империи; сделана попытка выявить связь «переворотных» действий с различными уровнями политического сознания российского дворянства.
Ключевым понятием в работе является «дворцовый переворот». Современники самой «эпохи дворцовых переворотов» именовали их «великим и редким делом», «предприятием», «переменой».[16] Неизвестный русский мемуарист употреблял целый набор слов: «заговор», «смелое» или «дерзновенное предприятие», «вступление в правление», «счастливое событие», «перемена», «удар».[17] Историк М. М. Щербатов в отношении вельмож предпочитал говорить о «падении», а переворот 1762 г. определял как «возмущение».[18]
Использовался для обозначения явления и термин «революция» (со значением «серьёзное изменение», «отмена»[19]). По-видимому, такое понятие стало наиболее употребительным в России: так характеризовали события 1762 г. и автор популярного сочинения о перевороте 1762 г. француз К. Рюльер, А. Р. Воронцов, А. Т. Болотов и Г. Р. Державин.[20] Однако в русский язык XVIII столетия это слово не вошло; словарь Российской Академии (под редакцией Е. Р. Дашковой) и другие словари того времени его (как и русский синоним «переворот») не содержат.[21]
В то же время писавшие по-французски авторы употребляли применительно к российским реалиям 1740–1741 гг. термин «coup» («удар»), «coup d'etat» или «revolution»; как синонимы их использовал Фридрих II.[22] Екатерина II избегала какого-либо определения совершённого ею переворота; но в письме на русском языке (10 июля 1764 г.) к Н. И. Панину охарактеризовала неудавшуюся попытку В. Мировича возвести на престол Ивана Антоновича как «дешператный и безрассудный coup».[23] Таким образом, язык самой эпохи, по-видимому, не знал чётких определений и границ явления. Можно, пожалуй, выделить только одну закономерность: указанные выше понятия «coup», «coup d'etat» или «revolution» применялись только к переворотам 1740–1741 и 1762 гг.; политические конфликты 1725 г., 1727 г. и 1730 г. ни отечественными, ни зарубежными авторами так не характеризовались.
Впервые использовавший понятие «дворцовый переворот» применительно ко всем известным акциям такого рода в XVIII в.[24] С. М. Соловьёв, по-видимому, не придавал ему особого значения и употреблял параллельно такие обозначения, как «заговор», «восстание», «переворот», «правительственный переворот», «свержение», «переворот в правительстве» даже по отношению к одному и тому же событию 1762 г.[25] Ключевский термин «дворцовый переворот» применял по отношению ко всем «силовым» акциям по занятию трона в 1725–1762 гг., но при этом события 1730 г. определял как «движение», а воцарение Елизаветы — как «гвардейский переворот». Одни и те же события называл «дворцовым» и «государственным» переворотом и С. Ф. Платонов, М. М. Богословский считал «государственными переворотами» только события 1741 и 1762 гг.[26] В современной научной литературе также отсутствует единое понимание и определение интересующего нас понятия.[27]
15
См.:
16
См.: Империя после Петра. 1725–1765 / Яков Шаховской. Василий Нащокин. Иван Неплюев. М., 1998. С. 33, 37–39, 162, 259, 438.
18
«О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева. М., 1985. С. 87, 118.
19
См.:
20
См.: Архив князя Воронцова: В 40 кн. Кн. 21. М., 1881. С. 52, 53, 56, 59, 68; Записки Андрея Тимофееича Болотова. 1737–1796: В 2 т. Тула, 1988. Т. 1. С. 400;
21
См.:
23
Дворцовые перевороты в России 1725–1825 / Сост., вступ. ст., коммент. М. А. Бойцова. Ростов-н/Д., 1998. С. 417.
25
См.:
26
См.:
27
Е. В. Анисимов использует «дворцовый» и «государственный» переворот как синонимы, но добавляет к ним еще и «военный», каковым, по его мнению, было столкновение группировок в 1725 г. А. Б. Каменский полагает, что все дворцовые перевороты могут быть названы государственными, поскольку их осуществление означало «смену персонального состава правящей верхушки» (см: