Итак, греки просили «воев», и Ярополк обещал их прислать. Однако сделать это можно было не раньше следующего года, так как в 977 г. еще продолжалась война с Болеславом II, и русское войско, выполняя союзническое обязательство перед Отгоном II, по-видимому, совершило поход в чешское Побужье{26}. Германо-русский союз неуклонно брал верх над Болеславом II, который сложил оружие в конце лета — начале осени. Наступило время и германской стороне выполнить свое обещание, и, по всей вероятности, зимой 977/78 г. Ярополк встречал в Киеве свою заграничную невесту — дочь графа Куно. Следствием этого брака было дальнейшее усиление позиций христианства в Русской земле. По словам Иоакимовской летописи, Ярополк «даде Христианом волю велику»{27}. Внук Ольги с уверенностью смотрел в будущее.
К 978 г. небо на западе и юге от Киева расчистилось. И только север опять затягивался грозовой тучей.
Владимир готовится к войне с братом
Новгород и после отъезда Владимира «за море» оставался неподвластен киевскому князю. Хотя Повесть временных лет и упоминает, будто Ярополк направил туда своих посадников, но достоверность этого известия сомнительна[22], так как оно опирается исключительно на легендарную концепцию взаимоотношений «русского юга» и «словенского севера», согласно которой Новгород находился в подчинении у Киева с конца IX в. На самом деле Новгород сохранял независимость еще и столетие спустя, как это видно из того, что в 970 г. новгородцы заполучили себе в князья Владимира не по воле Святослава, а по решению своего веча. Ярополковы посадники могли появиться в Новгороде только в результате удачного военного похода, но о подобном предприятии Ярополка нет никаких сведений, хотя, судя по всему, Владимир опасался именно такого развития событий, ибо бежал из Новгорода, ища возможности пополнить за морем свою дружину. Новгородцы между тем и не думали отрекаться от Владимира, а, напротив, обещали своему князю посильную помощь, так как из дальнейшего летописного повествования ясно, что расходы по содержанию его «варяжской» дружины взяла на себя городская казна.
Как и в случае с Рогволодом, ученые-норманнисты голословно толковали летописное «заморье», куда бежал Владимир, как указание на Скандинавию{28}. Правда, подкрепить свое мнение доказательствами они не пытались, что было бы для них и затруднительно[23], так как все наличествующие источники, которые только можно привлечь для решения данного вопроса, обнаруживают заморские следы Владимира на южном берегу Балтики, в славянском Поморье.
Возьмем одно из важнейших свидетельств, принадлежащее Титмару Мерзебургскому. Описывая Киев, он заметил, что «до сих пор» (то есть до 1018 г., когда Титмар писал эти строки) русская столица с успехом оборонялась от внешних врагов при помощи «стремительных данов». Замечание это, как видно, относится главным образом к эпохе Владимира (978—1015), и упоминание в составе его дружины «данов» раз навсегда исключает любые спекуляции со Скандинавией, ограничивая поиск «заморья» южнобалтийским побережьем[24]. Но было бы не меньшей ошибкой говорить в этой связи и об этнических датчанах, массовое пребывание которых на Руси конца X — начала XI в. не отмечено ни письменными источниками, ни археологией.
В то же время русские былины свидетельствуют о том, что дружина Владимира пополнялась выходцами из славянского Поморья. Среди последних встречаем «молоды Дюка Степановича», приехавшего в Киев «из-за моря, из-за синева, из славна Волынца», то есть из поморского Волина, и «славнова гостя богатова» Соловья Будимировича, приплывшего с дружиной на тридцати кораблях «из-за моря Верейского» (Варяжского), «из Веденецкой земли» — славяно-вендского Поморья. О постоянных торговых контактах славянского Волина с новгородскими купцами писал во второй половине XI в. Адам Бременский. Из летописи мы знаем, что Владимировы «варяги» (которые, кстати сказать, в скандинавских сагах слывут «гридями») поклонялись Перуну[25] — божеству, чтимому среди поморских славян.
22
Археологическим подтверждением данного летописного сообщения В.Л. Янин считает находки из новгородского Троицкого раскопа — два деревянных замка-«цилиндра» для мехов со «знаками Рюриковичей», лежавшие в слоях 973—1051 гг. (ярусы 22—25). Один из этих княжеских знаков («трезубец») ученый усвоил Владимиру, другой Ярополку (см.:
23
О скандинавах при дворе князя Владимира рассказывают две саги — «Сага об Олаве Трюггвасоне» и «Сага о Бьёрне, герое из Хитдаля». Для нашей темы они совершенно бесполезны, поскольку в обоих случаях речь идет о путешествиях на Русь отдельных лиц и вне всякой связи с походом Владимира на Киев. Малолетний Олав был привезен на Русь в конце 970-х гг. его матерью Астрид, которая бежала от дворцового переворота у себя на родине. Хотя сага и сообщает о наличии у Олава «большой дружины», но повзрослевший герой, в свою бытность на Руси, не совершает никаких других подвигов, кроме грабежа народов Восточной Прибалтики. Что касается «конунга Вальдемара», то он все это время преспокойно княжит в «Хольмгарде» (Новгороде), не имея соперника и не нуждаясь в помощи дружинников Олава. «Сага о Бьёрне» приурочивает пребывание своего героя «в Гардах» (на Руси) к 1008—1010 гг. (см.:
24
В своих комментариях к этому отрывку из Титмара А.В. Назаренко пытается сохранить его мнимый «скандинавский колорит», уверяя, что «данами» в хронике Титмара, как и во многих других западноевропейских источниках, именуются скандинавы вообще, а не только собственно датчане»
25
Одного этого сообщения достаточно, чтобы опровергнуть домыслы об этническом тождестве «варягов» Владимира со скандинавами (см.: