— Танабата же не отменяется? — Запросил я подтверждение, обрадовавшись фразе про «пару часов».
— Не отменяется. Судя по всему, во всей Уцуномии не нашлось человека, способного поговорить с парой русских, — Недовольно буркнул он, — Так что оденься прилично, поработаешь переводчиком, — Огорошил он меня.
Соотечественники! Это я с радостью! Пылая энтузиазмом, облачился в школьную форму, и батя повез меня куда-то.
— Купим камеру на обратном пути? — Воспользовавшись случаем, начал клянчить я.
— Если справишься — купим, — Кивнул он.
— Отлично! У меня уже руки чешутся! — Обрадовался я, потирая чешущиеся руки.
Машина припарковалась около больницы — в нее отец возил меня чинить руку. Внизу нас уже ждал худощавый низенький японец в очках и костюме, представившийся менеджером госпиталя.
— Япония оплатила лечение двух русских детей, пострадавших в техногенной катастрофе под Уфой, — Выдал он то, что я меньше всего ожидал услышать, — С детьми приехали родители, их проживание оплачивал СССР. Мы поселили их в общежитии при госпитале. Три дня назад СССР прекратил поступление денег за их проживание. К сожалению, у нас нет средств на их содержание. Само собой, лечение детей продолжится — оно ведь полностью оплачено, но девочке всего четыре года, а мальчику — пять, поэтому им нужны родители. Руководство госпиталя не знает, как разрешить эту ситуацию — мы несколько раз звонили в посольство СССР, но там только кормят обещаниями. Они даже не прислали переводчика! — Приподнял он брови, — Поэтому мы и начали обзванивать местные школы в поисках учителя русского языка, но сейчас лето… — Он развел руками, — Но в Йохоку сказали, что ваш сын, Одзава-сама, знает русский язык. Не мог бы он узнать у этих людей, могут ли они сами оплатить свое проживание?
Батя что-то отвечал, но я пропустил это мимо ушей. Нигде раньше не слышал, чтобы советских детей отправляли лечиться в Японию. Но, раз они здесь, значит отправляли. И отправляют. Зато слышал историю, как какому-то КГБшнику не выделили триста долларов на лечение ребенка, и в итоге он стал предателем. Нет, предательство никаким оправданием не перекроешь, но почерк Родины узнаю.
— Сын? — Окликнул меня батя, вернув в реальность.
— А? — Вздрогнул я, — Да, поговорю конечно.
Менеджер провел нас по коридору на второй этаж, где располагалось ожоговое отделение. Позвонил во входную деврь, нам открыли. Около одной из палат сидели двое — стройная симпатичная женщина лет двадцати пяти с бледным интеллигентным лицом, в чёрной юбке и бело-зеленой блузке в горошек и хмурый мужик в рубахе в бело-коричневую полоску с коротким рукавом лет сорока. У обоих на лице следы многодневного горя. Сглотнув ком, подошел к ним:
— Здравствуйте.
— Здравствуй, мальчик, — Не глядя на меня, машинально ответила женщина тусклым, безжизненным голосом. Поняв, что что-то тут не так, удивленно посмотрела на меня.
— Меня зовут Иоши, знаю русский язык, меня попросили с вами поговорить, — Представился я, старательно «эл»-кая.
— Наконец-то! — Вздохнула женщина, — Приходил тут врач, пыталась с ним поговорить, но… — Она махнула рукой, — Меня Людой зовут, Людмила Леонидовна, — Представилась она, — А это Федор Петрович, — Кивнула она на безучастно глядящего в стену напротив мужика.
— Что у вас случилось? — Спросил я, усаживаясь на скамейке рядом.
— Дети у нас в начале июня обгорели в поезде. Мама с Танюшей в санаторий поехали, — Видимо, неверно поняв мой вопрос, начала она рассказывать, — Нам этот санаторий профсоюз каждый год дает, как чернобыльникам. Я часы в музыкальной школе взяла. Немного совсем — сольфеджио, историю музыки. А потом ещё и домбра подвернулась в доме культуры. Так я осталась, а мама с Танечкой поехали, — Зачастила женщина, пользуясь возможностью наконец-то выговориться. На ее глазах показались слезы, она всхлипнула, и менеджер протянул ей салфеточку.
— Спасибо, — Поблагодарила она и продолжила: — А потом соседка прибегает с утра да говорит, что поезд загорелся. Миша с первого этажа на машине туда поедет. Так я в чем была, так в машину и села, — Она замолчала, вытирая слезы.
— Танечку потом в реанимации нашли, а маму в морге опознавали. Но вы не думайте, — Посмотрела она на меня с вымученной улыбкой, — Завод всё оплатил. И машину дал, и могилу на кладбище, и поминки организовал. А у Танечки попа вся обгорела, спина, ножки маленько, волосики на голове. Сюда, в Японию отправили. У нее сепсис начался, благо тут медицина хорошая, уже и не горит. Спит много, пьет, все хорошо будет, — Слабо улыбнулась она.