- Вы вольнодумец почище Вольтера.
Старший из собеседников остановился, втянул ноздрями речной дух и повернул обратно к дворцу. Сын последовал рядом. Углубляться в теологические споры было не с руки.
- Единственное, чем вы меня смогли обрадовать - я продолжаю носить графский титул.
- А также что ваше наследство увеличивается раз в пять.
- Премного благодарен. Только титулом я владел и до вашего появления, а капиталов получил больше чем достаточно.
- Иными словами, моё воскрешение или, наоборот, пребывание в безвестности, для вас не важны? - он постарался сказать это наиболее нейтральным голосом, сдерживая волнение. Развёрстых сыновних объятий не ожидалось, но всё же...
- Сela ne tire pas à consequence (34), - жестоко отрезал тот. - По крайней мере - теперь. И у меня один лишь вопрос: вы сегодня намерены открыться матери?
(34) Это не имеет никакого значения (фр.)
- Если вы не возражаете.
- Отчего же. Но многого не ждите. И смертью Паскевича она опечалена, пусть не любила его, но привязалась, уважала, корила себя, что не может дать ему настоящего тепла.
- Тогда сделайте одолжение, приведите её вон в ту беседку, - трость указала на затейливое металлическое сооружение, возведённое в румянцевские времена. - В покои мне неловко являться, там родственники фельдмаршала.
- И ваши тоже... Александр Павлович, - молодой граф впервые нашёлся как обратиться к человеку, формально считающемуся родителем. - Кузен, две сестры. Они приехали поддержать маму, да и к Ивану Фёдоровичу относились со всевозможным почтением.
- Князь заслуживал того, - согласился невольный виновник его кончины.
- Да. Но меня не любил, - на лицо Володи легла печать непримиримости. Было, за что он не мог простить даже покойного отчима. - Считал великой несправедливостью: Фёдор умер, а я жив. Понимал, наверное, нелепость этой обиды, но ничего поделать не мог. И мама знала, оттого не заставила себя относиться к нему теплее.
А быть ему сыном и заменить погибшего в Англии Фёдора не смог или не захотел, догадался Строганов. Выжил сам, цепляясь за мать, лишённый поддержки и отца, и отчима. Оттого решительная бескомпромиссность в суждениях.
Владимир смог увести маму из родственного круга только через час и практически прибегнув к обману; введя в беседку, неслышно удалился, чем проявил несвойственную юным годам деликатность.
- Господи!
Усталые от слёз глаза снова увлажнились. В них смешалась тысяча чувств. Толком не понять каких именно - радость, что увидела давно похороненного графа живым, смятение неожиданности, горечь от страшного вида лица и множество других, коих не разберёт самый искушённый специалист по физиогномике. А слова прозвучали и вовсе неожиданные для Александра Павловича.
- Боже, ты видел меня молодой... Я такая старая!
Потом они долго говорили наперебой, не в силах прикоснуться друг к другу даже через кожу перчаток. Лишь некоторое время спустя она тихонько тронула пальчиками щеку чуть ниже чёрного бархата наглазной повязки.
- Ты страдал! А я не могла тебе помочь, даже не была рядом. Мой грех - зачем смирилась? Знала же, что останки не распознаны, хотела же нарочно ехать в Крым, в Стамбул, узнавать о раненых, пленных, не просто лелеять надежду - искать. Не поехала... Как всё получилось бы проще! Но почему же ты предпочёл резигнацию (35)?
(35) От латинского resignatio - покорность судьбе, отказ от активных действий.
Строганов вдруг почувствовал, что его резоны - не причинять беспокойства и не рушить благопристойное существование - глупы, надуманны и нелепы. А главное, что осознать это он должен был много лет назад, в весенний пасхальный день, когда впервые увидел Юлию Осиповну в роли княгини Паскевич. Чудовищная ошибка отняла у них множество лет. Конечно, жизнь не закончилась, и даже близ пятидесятилетнего рубежа Юлия удивительно сумела сохранить себя и готова состязаться с сорокалетними, но...
К ней первой вернулся рассудок, способность ставить практические вопросы.
- Ты будешь открываться остальным Строгановым?
- Нет пока. Я обещал Володе. Он уже носитель титула и, как видно, им дорожит.
- Да. Его безотцовщина - единственное, что имею право ставить тебе в упрёк. Себе гораздо больше. Ну чего стоило ещё год обождать! Ведь чувствовала, что не так всё просто.
- Пустое об этом говорить. Теперь мы можем быть вместе.
- Нет! - Юлия даже чуть оттолкнула его кулачками в грудь. - По законам и обычаям, я на год в трауре как княгиня Паскевич. В третий раз вдова...
- То есть ждать, как после Шишкова. Впрочем, я и так ждал столько лет. Жестокая ирония судьбы.
- Как теперь зовут вас, граф? - впервые в её голосе мелькнуло нечто похожее на иронию.