- Евреи завсегда свои горести преувеличивают.
- Не перебивай царя, Александр. Пусть не пятьдесят, даже одна тысяча. Добавим кавказцев. Итого православных, иудейских да магометанских душ под сотню тысяч набирается. Поэтов великих уничтожил, Нестора Кукольника и Фёдора Тютчева. На единственную петлю хватит? Али пару тысяч не досгубил?
- Всё оно так. А будь в моём кресле Бенкендорф, Пестелем науськиваемый и никем не сдерживаемый, ты бы не десятки - сотни тыщ считал. А то и мильён!
Государь улыбнулся с грустью уголком пухлых губ.
- Да видел я твои показанья. Будто лазутчиком себя счёл, во вражий лагерь засланным. Вроде как продолжал работу расправную, а вроде и тормозил. Но ложь это! - Демидов швырнул на столешницу маленький декоративный ножик. Ныне он ничуть не напоминал вальяжного барина, путешествующего из Варшавы иль просящего купеческих вольностей. - Никто тебя к фюреру не послал, стало быть - ответ тебе держать.
Император прошёлся к окну, глянул поверх кремлёвских зубцов, обернулся.
- В твою пользу, Саша, казнь Пестеля. Облегчил мой труд, ибо зарёкся я казнить. Указ о том издам, наверное. Посему умерщвлять отныне могу лишь тайно, внешне к душегубству отношения не имея. Но Пестель что - дрянь человечишко. Сгноили бы его в остроге; та же казнь.
- Выходит, меня там сгноишь? - Строганов неловко повернулся, железки звякнули на ногах музыкой тюремных подземелий.
- Нет, - через паузу заявил Павел Второй. - Тысячи погибших - огромный грех, не искупить его. Однако услуга мне с Пестелем не главная. Ты Пушкина спас, от Бенкендорфа прикрыл. Может, Александр Сергеич всего нашего поколения стоит. И за это тебе спасибо.
- Так что теперь?
- Пока Сибирь. Пишу в бессрочную каторгу, а через пять лет видно будет, - прямо поверх смертного приговора Верховного Трибунала он чёркнул визу о высочайшем помиловании и замене кары. - Отвезут тебя на Енисей, там раскуют. Понятное дело, никаких шахт, живи себе.
- Спасибо, Государь.
- Свечку за здравие поставишь. Кстати, в Сибирь с жёнами можно. На деле не каторга - ссылка у тебя.
- Извини, не успел. Злодейства много времени отняли, - кисло улыбнулся осуждённый.
- Что, и вообще никого?
- Отчего ж. Шишкова Юлия Осиповна. Но в трауре она по усопшему супругу, не время пока.
Демидов качнул головой.
- Вот и пробуй. Я конвою скажу: пусть до этапа к шишкову дому тебя свезут. Уговоришь её бросить жизнь столичную и ехать за каторжанином вслед - считай, брат, повезло тебе. За таким счастьем и в Сибирь не грех.
Как назло, Юлии дома не случилось. Конвойный офицер велел немедленно вернуться в повозку и ехать на Казанский тракт.
- Государь Император велел мне с госпожой Шишковой встретиться! - в отчаяньи взвыл арестант.
- Ничего не знаю, - отрезал есаул, недавно ещё подчинённый Строганова во внутренней страже и оттого особо начальственный. - Мне сказано сюда отвезти, потом на этап.
С тоской глянув на знакомое крыльцо, Строганов сделал шаг к тюремной карете, звякнув кандалами, как вдруг услышал мальчишечий голос.
- Дядя Саша!
Мишка Достоевский нёсся вприпрыжку, разбрызгивая ноябрьскую грязь.
- Здравствуй! А барыня где?
- Да вот она идёт. С обедни мы.
Юлия, покрытая чёрным платком, спросила только:
- Далеко?
- В Сибирь, на Енисей. Село Шушенское. Там Фаленберг и Фролов, их освобождают, меня на их место... Зачем говорю эти подробности... На пять лет. Потом, наверно, высылка... Будешь ждать?
- Да! Но только в трауре я по мужу. Перед Богом - не свободна ещё.
- Тогда и я не вправе. Хотел бы замуж позвать. Но траур... Да и вряд ли я ныне видный жених. Имения не отобрали, что за пять лет с ними станется - неведомо. А пока меня ждут тайга, глушь, казачий острог и медведи.
Юлия ничего не ответила. Взгляды иногда говорят больше, нежели слова, особенно дополненные поцелуем.
Нетерпеливо вмешался есаул, но главное уже было сказано. Любовь сильнее, чем медведи и революция.
Часть вторая. Купец на троне
Глава первая, в которой Государь Император Павел Второй осознаёт, насколько сложнее управлять державой, нежели демидовскими предприятиями
Придворные, близко знавшие нового помазанника Божия в бытность принадлежности его к новгородскому купечеству, единодушно твердить принялись: изменился наш Павел Николаевич. Злые голоса поддакнули: тяжела шапка Мономаха, не по Сеньке шапка.
Многие глупости, наделанные Пестелем сотоварищи, исправились просто, одним только росчерком пера. Нижний Владимир вернул имя Новгорода, город на Клязьме стал Владимиром, 'Русская Правда' упала в камин на растопку. Незадачливые мятежники, сосланные за Урал Расправным Благочинием, давно возвращены.