По свидетельству того же Евсевия, в царствование Диоклетиана"жена и дети этого государя свободно следовали божественному слову и христианской жизни и только что открыто не выражали своего дерзновения к вере"(VIII, 1). Кто именно из числа семейных лиц дома Диоклетианова отличался следованием христианскому учению и в чем оно обнаруживалось — этого не видно из показаний Евсевия. Точнейшему пониманию дела помогает Лактанций. Он указывает на жену Диоклетиана Приску и дочь его Валерию как на особ, не чуждых склонности к христианству. Эта склонность, впрочем, выражалась, по–видимому, лишь в том, что они чуждались принесения языческих жертв (De mortib. persecut., 15).
Наконец, для ясности понимания нашего вопроса не мешает припомнить и то, что Константин Великий хотя крестился лишь перед самой смертью, однако всю свою жизнь и сам себя считал настоящим христианином, и Церковь с епископами смотрела на него как на истинного и совершенного последователя христианской религии.
Вот что показывает историческая справка, какую мы навели. Не нужно много проницательности, чтобы видеть, что в древнейшую пору христианства на практике имени"христианин"придавали очень широкий смысл. Всякий человек, так или иначе выразивший свое доброе расположение к христианству, сближающийся с ним в таком или другом образе действий, даже вообще интересовавшийся христианством, казался стоящим на стороне Церкви, казался отставшим от язычества и принявшим веру христианского общества. Явными христианами считались такие императоры, которые тем только и были известны, что не преследовали христиан; пренебрежение обрядами языческого культа считалось уже признаком перехода в христианство; можно было получить лестное название"благоговейнейшего и благочестивейшего"лишь за одно страстное желание узнать сущность христианства, побеседовать с христианскими учеными о христианской вере. Напрасно было бы думать, что человек невысоких нравственных правил лишался права носить имя христианина в эпоху первых веков христианства (взгляд Евсевия на императора Филиппа показывает, что порочная жизнь не позволяла христианину пользоваться всеми религиозными правами, но не лишала его возможности считаться действительным членом христианского общества). Наконец, можно было считать кого‑либо христианином, хотя бы крещение и не было совершено, как показывает пример Константина Великого.
Если, имея эти факты перед глазами, спросим себя теперь: можно ли Марцию считать христианкой, ту Марцию, о которой не известно — была ли она крещена, которая проводила жизнь не столь нравственно, как требовал идеал христианский, но которая в то же время была воспитана в христианском доме, знала и интересовалась христианством, оказала важные услуги христианскому обществу, восхвалялась современными писателями за богобоязненность? Ответ утвердительный едва ли будет непозволительной смелостью. Если Ириней Лионский знал о том, что действительные христиане (fideles) находились при дворе Коммода, то едва ли он исключал Марцию из числа лиц, которых называет общим именем христиан.