— А какое нам дело до людей?
— А харафиши? Что они-то скажут?
Атрис импульсивно ответил:
— Да будут прокляты эти харафиши! Зато твои верные последователи радостно отпляшут…
Сулейман мрачно оборвал его на полуслове:
— Ты заблуждаешься в своих представлениях, Атрис. Сулейман Ан-Наджи не изменится…
Сияние сошло с лица его собеседника, и он сказал:
— И госпожа будет делить с Фатхийей её подвал?
— Каково бы ни было решение, Сулейман не изменится… Правда в том, что вы все недовольны справедливостью так же, как и знать!
— Учитель, кто ещё из других кланов был доволен такой жизнью, какую ведём мы?
Сулейман настойчиво повторил:
— Сулейман никогда не изменится, Атрис!
Саид Аль-Факи передал желание Сулеймана господину Ас-Самари, и тот с радостью тут же согласился. В глубине души Ас-Самари презирал возницу повозки и его происхождение, однако жаждал породниться с могучим правителем клана, повелителем переулка и угнетателем богачей. Единственное, что он попросил, так это выделить своей дочери флигель в его доме, пока он не построит ей другой, подходящий, на что Сулейман возражать не стал. Фатхийя была как громом поражена, плакала, однако смирилась со своей участью. Богачи и знать веселились, харафиши опасались, предчувствуя что-то недоброе, но Сулейман заявил, что он никогда не изменится.
Весь переулок стал свидетелем такой свадьбы, подобно которой доселе не видывал.
Таким образом, глава клана Сулейман и представитель знати Ас-Самари породнились семейными узами, о чём шейх переулка Аль-Факи сказал:
— Да будет благословен этот союз между кланом и знатью.
Карман его наполнился вознаграждением за усилия, хотя Сулейман и объявил, что не изменится. Однако у жизни появился новый вкус, а облака наполнились райскими водами. Сулейман сказал себе, что среди женщин есть такие, кто похож на молодой свежий сыр, а есть такие, кто похож на сливочное масло и сливки. Прекрасный аромат опьянил его. Лоснящуюся кожу умащивали маслом, слух его ласкали нежные нотки. Мир его наполнился кокетливым изяществом. Проводя в доме Ас-Самари лишь считанные дни в течение каждой недели, он познал приятный вкус семейных собраний, тепла постели, мягкости одежды, пара от горячей воды в просторной ванне, занавесок, подушек и думок, картин и разноцветных украшений, ковров и паласов, ювелирных изделий и драгоценных камней, и что важнее всего, — вкус роскошной еды, разных видов мяса, чарующих сладостей… Глава клана пришёл в замешательство, поразившись тому, как такой восхитительный рай мог существовать где-то на задворках аскетичного переулка. Снаружи он сохранял свой привычный вид и продолжал заниматься своим скромным трудом. В глазах всех жителей переулка он был облечён по-прежнему истинным величием. Но вместе с тем, он начал ощущать новые ветры, что бушевали посреди спокойной атмосферы, и разлетающиеся в стороны искры, что вот-вот разожгут повсюду пламя пожара. Зоркие взгляды изобличали то, что так прочно закрепилось в его желудке — вкуснейшую еду и напитки. Вокруг его потаённого рая стали расходиться слухи и шептания, особенно со стороны его помощников и последователей. И он впервые был вынужден распределить между ними ради праздников и торжеств средства, полученные за счёт отчислений под покровом тщательно скрываемой тайны. И всё это — без заметного ущерба для харафишей и бедноты. Делая так, он почувствовал, что совершает свою первую ошибку на презренном скользком пути вниз, понемногу отклоняясь от пути Ан-Наджи. Его потрясло то, что он живёт в неге и роскоши в доме Ас-Самари, в то время как Фатхийя с дочерьми прозябает в унылом, сером существовании. И тогда его рука ещё раз распростёрлась над полученными отчислениями и осыпала его людей немногочисленными подарками, скользя на ещё одну ступень вниз по ненавистной дорожке. Он продолжал утешать себя:
— Это лишь ненамного затронет права харафишей и бедноты…
Его диалог с самим собой на этом не закончился, а небосклон жизни не прояснился от пятен и мути. Санийя принялась настаивать на том, чтобы он перестал заниматься своей профессией и нанял кого-нибудь возить повозку. Он гордо отказался и попытался проявить свою власть как человек могучий и сильный. Она же продолжала любить его и делать вид, что покоряется его воле, оставив необузданной, незаметно просачивающейся силе любви делать своё дело. И каждый раз, как Сулейман чувствовал, что меняется, он решительно говорил себе:
— Я не изменился и никогда не изменюсь…
За обеденным столом в доме Ас-Самари он собрался лицом к лицу с представителями знати квартала. Когда-то они сторонились его из-за того, что боялись или предпочитали спокойную и благополучную жизнь. Сейчас же они уставились на него в доверии, как посетители смотрят на льва в зоопарке. Они обменялись тостами; кровь смело побежала по жилам; появились проблески надежды. И вот наконец владелец караван-сарая сказал: