— Приблизился мой конец, Бикр.
Тот пожелал ему долгих лет жизни и хорошего здоровья. Сулейман ответил:
— Я три раза подряд видел во сне твоего деда, Шамс Ад-Дина Ан-Наджи, в течение трёх последних ночей…
— Это не значит ровным счётом ничего плохого, отец.
— Это значит всё. Он сказал мне, что эта жизнь ничего не стоит, даже если человек отдаст ей всю свою душу…
— Да помилует его Аллах, отец…
Сулейман с сожалением сказал:
— Что прошло, то прошло. Однако я должен спросить тебя: кто из твоих сыновей годится?
Тот понял, что отец имеет в виду главенство над кланом, и скрывая улыбку, ответил:
— Они уже не маленькие, но никогда не будут пригодны…
— А как насчёт сыновей твоих сводных сестёр?
— Не знаю, отец…
— Это потому, что тебе ничего о них не известно…
Он глубоко вздохнул и ответил:
— Я покидаю этот мир как узник… И оставляю тебя на попечение Того, Кто вечно Жив…
Той же ночью дух Сулеймана Шамс Ад-Дина Ашура Ан-Наджи покинул тело. И несмотря на его длительную изоляцию, на похоронах присутствовали все жители переулка, даже Атрис и его люди. Захоронен он был рядом с Шамс Ад-Дином. Скорбь заняла своё место в сердцах родных Ан-Наджи и харафишей. Переполненные сожалением воспоминания нахлынули на них.
Неожиданно поднялся всплеск новой, непривычной активности, нарушив потоки рутинных событий и гармонии, словно метеор, пронзивший тусклое небо.
Ридвана в изумлении задавалась вопросом: «Что делает этот человек?»
Нехарактерным жестом Бикр взял её за руку и повёл обследовать все углы их большого дома, этаж за этажом. На лице его лежала печать серьёзности и озабоченности, даже большей, чем можно было представить, словно он готовился к предстоящей поездке или важной деловой сделке…
— Что ты делаешь, ради Бога?…
Он не ответил и не улыбнулся, ведя её из комнаты в комнату, из гостиной в гостиную, из залы в залу, обходя по кругу редкостную мебель, предметы искусства, ковры, коврики, занавески, канделябры, светильники и украшения, заходя в спальни Ридвана, Сафии и Самахи.
Она раздражённо пробормотала:
— Я устала…
Он указал на зеркало, занимающее целую стену, обрамлённое в рамку из настоящего золота, и сказал:
— Оно не имеет себе равных во всей стране…
Затем указал на высоко подвешенную люстру огромных размеров, инкрустированную звёздами:
— Это одна из трёх, которые есть во всём нашем большом городе…
Следующим он указал на стеклянный купол в нише потолка, сиявший всеми цветами радуги:
— Его изготовляли и декорировали ровно год, и стоило это столько же, как обмундировать целую армию!
Потом он простёр ладонь в направлении гигантского ковра, покрывавшего пол в большой гостиной:
— А это доставили специально для меня из Персии!
Он с ещё большей похвалой отзывался о каждом шкафе, не упуская ни одной драгоценности, и пел им дифирамбы.
Тут Ридвана с вызовом выдернув запястье из его руки, спросила:
— Что случилось?
Он сложил руки на груди, пристально смотря на неё каким-то загадочным, странным взором, и сказал:
— Дело в том, что меня любит судьба.
— Что ты имеешь в виду?
— Судьба обожает меня, не оставляя меня ни днём, ни ночью, не давая сомкнуть глаз…
— Ты кажешься мне таким странным…
— Погляди на меня хорошенько, всмотрись в меня и изучай так долго, настолько сможешь. Я — целый мир, не больше, не меньше…
— Нервы мои больше не в силах это вынести…
Он впервые улыбнулся и сказал:
— Правда в том, моя дорогая, горячо любимая, избалованная, непокорная Ридвана, что Бикр Сулейман Шамс Ад-Дин Ашур Ан-Наджи — банкрот!
Она ничего не поняла. Отказалась поверить в невозможное, уперлась головой в шкаф. Весь мир предстал перед ней сейчас в образе женщины, что подмигивала ей левым глазом. Она готовилась сесть в повозку, чтобы унестись к небесным горам. Лицо Бикра казалось ей красивее, чем на самом деле, и невероятно несчастным. С губ её вырвался вопль, в тот же час преобразившись в некоего скорпиона.
Бикр пробормотал:
— Это правда, Ридвана.
Он увидел, как она постепенно переходит от состояния застывшей статуи к ошеломлению, и отчаянным, злым тоном воскликнул:
— Нет ни главенства над кланом, ни денег, ни счастья!