Второй мировой войны, и в последующие годы, хотя, вероятно, не без учета событий, происходивших в СССР, правительства и другие государственные институты в 1930-х годах все больше стали рассматривать национальную экономику как единое целое и оценивать ее параметры по совокупному продукту или доходу*.
Третьим направлением стал фашизм, который депрессия сделала мировым движением и, что более важно, главной мировой опасностью. Фашизм в своей немецкой версии (национал-социализм) извлек выгоды как из германской интеллектуальной традиции, которая (в отличие от австрийской) враждебно относилась к неоклассическим теориям экономического либерализма, широко распространившимся в мире начиная с :88о-х годов, так и из безжалостного курса правительства, решившего избавиться от безработицы любой ценой. Надо сказать, что с Великой депрессией немецкий фашизм разобрался более быстро и успешно, чем любое другое движение (достижения итальянского фашизма были гораздо менее впечатляющи). Однако не это обусловило его притягательность для потерявшей прежние ориентиры Европы. По мере того как депрессия углублялась, а волна фашизма росла, становилось все яснее, что в эпоху катастроф-не только мир, социальная стабильность и экономика, но также политические институты и интеллектуальные ценности либерального буржуазного общества девятнадцатого века не просто сдают свои позиции, но и терпят крах. К этому процессу мы теперь и обратимся.
* Первыми государствами, избравшими такой образ действий, в 1925 году были СССР и Канада. К 1939 году правительства уже девяти стран имели официальную статистику о национальном доходе, а Лига Наций вела такую статистику но 29 странам. Сразу же носле Второй мировой войны были получены данные но 39 странам, в середине 195°-х—но 93- С этого времени показатели национального дохода, часто имевшие самое отдаленное отношение к реалиям жизни народов этих стран, стали ночти такой же нормой для независим^хх государств, как национальный
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В нацизме мы имеем феномен, с трудом поддающийся анализу. Под руководством лидера, в апокалиптической манере проповедующего мировую власть разрушения, и при наличии режима, основанного на самой отвратительной идеологии расовой ненависти, одна из наиболее культурно и экономически развитых стран Европы, сориентированная на войну, раздула мировой пожар, в котором погибло около so миллионов человек, и сотворила преступления, кульминацией которых стало механизированное массовое убийство миллионов евреев, по природе и масштабам не подвластное воображению. При взгляде на Освенцим история в бессилии опускает руки.
Йен Кершоу (Ian Kershaw, 1993, Р- 3—4)
Умереть за Родину, за идею!.. Нет, это лишь полдела. Даже гибель на фронте—это... Смерть— ничто, ее не существует. Никому не дано увидеть собственную смерть. Но убийство—это дело.
Это та граница, которую необходимо переступить. Да, это конкретный поступок вашей воли.
Потому что тогда вы заставляете волю другого человека подчиниться вашей.
Из письма молодого итальянского добровольца-фашиста 1943—1945 гг.
(Pavone, 1991, p.
I
Из всех последствий «эпохи катастроф» те, кто родился в девятнадцатом веке, возможно, больше всего были потрясены крушением ценностей и институтов либеральной цивилизации, становление которых в их век считалось само собой разумеющимся, во всяком случае в развитых и развивающихся странах. Этими ценностями являлись недоверие к диктатуре и абсолютизму, приверженность конституционным правительствам, избранным путем свободных выборов, и представительным собраниям, гарантирующим власть закона, а также признанному набору прав и свобод для граждан, включающему Отступление либерализма 12.3
свободу слова, публикаций и собраний. Государство и общество следовало развивать с помощью ценностей интеллекта, публичн^хх дебатов, образования, науки и улучшения условий человеческого существования. Казалось, что в течение столетия эти ценности явно прогрессируют и должна! развиваться и дальше. В конце концов, к 1914 году даже две последние автократии в Европе, Россия и Турция, сделали шаги в направлении конституционного правления, а Иран позаимствовал конституцию у Бельгии. До 1914 года этим ценностям бросали вызов только традиционалисты вроде Римско-католической церкви, строя защитн^хе баррикады догм против превосходящих сил современности, а также немногочисленн^хе интеллектуальн^хе бунтари и провозвестники приближающегося конца, как правило, в^1ходц^1 из образованн^хх семей и признанн^хх культурн^хх центров (таким образом, являвшиеся частью той самой цивилизации, которой они бросали вызов). Против этих ценностей выступали также силы демократии, в то время бывшие новым и тревожн^хм явлением (см.