Главным различием между фашистами и правыми было то, что фашизм существовал за счет мобилизации низов. По существу он принадлежал к эпохе демократической и народной политики, которую оплакивали традиционные реакционеры и пытались обойти поборники «органического государства». Фашизм гордился тем, что может мобилизовать массы, и символически поддерживал это в форме публичных театрализованных действ даже после прихода к власти (нюрнбергские факельные шествия, массы народа на площади Венеции, наблюдающие за жестикуляцией Муссолини, произносящего речи с балкона), что являлось характерным и для коммунистических движений. Фашисты были революционерами контрреволюции: своей риторикой, своим обращением к тем, кто считал себя жертвой общества, своими призывами к полному изменению существующего порядка, даже своим намеренным заимствованием символов и названий у революционеров, что так наглядно было продемонстрировано гитлеровской национал-социалистической рабочей партией с ее модифицированным красным флагом и немедленным введением в 1933 году большевистского i Мая в качестве официального праздника. Несмотря на то что фашизм брал на вооружение риторику о возвращении к старым традициям и получил большую поддержку от классов, которые действительно предпочли бы стереть из памяти прогрессивный прошлый век, это не было в настоящем смысле традиционалистское движение, как, например, движение карлистов Наварры, ставших одной из главных сил поддерж-132 «Эпоха катастроф»
ки Франко в гражданской войне, или движение Ганди за возвращение к ручным ткацким станкам и сельским идеалам. Фашизм подчеркивал важность многих традиционных ценностей, но в ином смысле. Он осуждал эмансипацию женщин («женщина должна сидеть дома и растить многочисленное потомство»), не одобрял разрушающего влияния современной культуры, особенно модернистского искусства, которое немецкие национал-социалисты называли «культурным большевизмом» и вырождением. Однако основные фашистские движения, итальянское и немецкое, не обращались к историческим оплотам консерватизма—Церкви и королю, наоборот, они полностью старались их вытеснить, насаждая лидеров—выбившихся из низов людей, легитимизированных поддержкой масс, светскими идеологиями, а иногда и культом.
Прошлого, на которое они ссылались, не существовало. Их традиции были придуманными. Даже гитлеровский расизм не мог гордиться чистой, без примесей, линией предков (наличие которой так стараются найти у себя американцы, давшие заказ специалистам по генеалогии доказать их происхождение от неких саффолкских йоменов шестнадцатого века), хотя и создал свою псевдотеорию. В ней взята на вооружение смесь постдарвиновских теорий конца девятнадцатого века, претендовавшая на (и в Германии, увы, получившая) поддержку новой науки—генетики или, точнее, той отрасли прикладной генетики — «евгеники», целью которой являлось создание расы сверхлюдей путем селективного улучшения породы и ликвидации непригодных человеческих существ. Раса, предназначенная, по Гитлеру, властвовать миром, до 1898 года (когда некий антрополог придумал термин «нордическая»), даже не имела названия. Враждебный к наследию Просвещения восемнадцатого века и французской революции, фашизм также не мог официально принять современность и прогресс, однако на практике ему нетрудно было соединить безумный набор верований с техническими новшествами, кроме тех случаев, когда они шли вразрез с его идеологическими установками (см. главу i8). Фашизм был торжествующе антчлибералек. Он являлся наглядным примером того, как без труда можно соединить варварские представления о мире с самыми современными техническими достижениями. Конец двадцатого века с его фундаменталистскими сектами, для сбора средств использующими телевидение и компьютерные программы, еще лучше продемонстрировал нам этот феномен.
На этом сочетании консервативных ценностей с методами уличной демократии и новым типом
идеологии бесчеловечной жестокости, по существу сконцентрированном в национализме, следует остановиться подробнее. Подобные нетрадиционные движения радикальных правых возникли в нескольких европейских странах в конце девятнадцатого века как реакция, с одной стороны, на либерализм (т. е. преобразование общества капиталистиче-