Нередко говорят о неспособности Ричарда разработать и осуществить целесообразный план войны в Палестине, хотя бы тот, который некоторые историки считают совершенно «ясным»: разгромить военную силу Саладина и взять Иерусалим.
Однако некоторые оговорки напрашиваются и здесь. Мог или не мог Ричард, разбив отряд сарацин при Арсуфе, что стоило крестоносцам немало крови, после тяжкого перехода по побережью преследовать врага, «бежавшего в горы»? Что мы знаем об условиях этого возможного преследования? Ровно ничего. Если Ричард все время рисуется человеком, который всегда стремится действовать до конца (таким мы его знали в войне с отцом, в усмирении Аквитании, а также под Акрой), то были, очевидно, какие-то причины, не позволившие ему это сделать под Арсуфом.
Пока Ричард отдыхал в Яффе, Саладин — в изображении Амбруаза — объяснялся со своими побитыми и бежавшими от Арсуфа эмирами, которые оправдывали позорное бегство невозможностью одолеть Ричарда: «Он производит такие опустошения в наших рядах!.. Его называют Малик[30]-Ричард, и это действительно Малик, который умеет обладать царствами, производить завоевания и раздавать дары». Вся эта беседа есть апокриф, но не крестоносцами придумано для Ричарда прозвище Малик. Однако «разгромить до конца» силы Саладина, которые скрывались в крепких замках в горах, и преследовать со своими измученными отрядами армию, бежавшую в горы, могло оказаться невозможным даже для «Малика».
Недоброжелатели Ричарда утверждают, что он напрасно терял время на побережье, занимаясь осадой городов, что «не имело значения». Но если Аскалон действительно не имел значения, зачем тогда Саладин разрушил этот великолепный город, когда понял, что не сумеет отстоять? Ответ прост: Аскалон связывал Сирию и Египет. На востоке власть Саладина колебалась, но в Египте он имел прочную базу. Не захватив Аскалон, вряд ли крестоносцы могли «разгромить военную силу Саладина». Возможно, конечно, что в своих маршах по побережью им следовало быть не столь медлительными и не так долго предаваться отдыху в завоеванных городах. Но автору данного очерка не известно ничего определенного о возможности ускорить эти марши. Другим историкам, надо полагать, известно немногим больше.
Очень трудно объяснить метания между побережьем и Иерусалимом: прерванный зимний поход к Святому городу, потерю времени в Яффе, новый поход летом с тем же результатом и, наконец, неожиданно позорный мир. Здесь, несомненно, Ричард оказался не на высоте, поддаваясь то страстному желанию паломников вернуть Иерусалим, то предостерегающим и, быть может, небескорыстным советам пизанцев и орденских рыцарей. Когда же он задумался об отъезде, то начал спешно, не считаясь с потерями, решать самые жгучие проблемы Святой земли, лишь бы обеспечить себе возможность ее покинуть. Что все эти колебания и напрасная трата сил не могли содействовать успеху, что в них проявились непоследовательность и импульсивность Ричарда, этого не приходится отрицать. На это не решается даже постоянный защитник Ричарда — Амбруаз. Он, который, вообще говоря, верил в конечный успех всего дела, раз оно было в руках Ричарда, объясняет все неудачи «кознями врагов». Отчасти он прав: враги расстроили многие планы английского короля — чего стоит один Конрад Монферратский, который то и дело вступал в сепаратные переговоры с Саладином и своим нападением на Акру вынудил Ричарда бросить Аскалон. Но не все можно списать на вражеские козни.
Главная причина, предопределившая роковой исход всего дела, заключалась, как представляется, вовсе не в личных качествах Ричарда и не в действиях личных его врагов. Она крылась в психологии крестоносцев.
После Акры, когда казалось, что сила Саладина надломлена, масса крестоносцев рвалась в Иерусалим. Тоска многих веков, питавших латинскую душу грезой о Святом городе, бурлила в этой наивной и дикой толпе, когда она ступила на путь к Гробу Господню... «И каждый вечер, когда войско располагалось лагерем в поле, прежде чем люди уснули, являлся человек, который кричал: “Святой Гроб! Помоги нам”. И все кричали вслед за ним, поднимали руки к небу и плакали.
А он снова начинал и кричал так трижды. И все бывали этим сильно утешены...» Находясь уже вблизи от Иерусалима, холодной зимой 1192 года крестоносцы больше походили на толпу нищих, к тому же почти все были больны; они потеряли много лошадей, есть приходилось подмокшие сухари и испорченную солонину, платье расползалось на лоскуты. Но все это не имело для них значения. Они так страстно желали Иерусалима, что сберегали пищу для времени осады, когда потребуется больше сил. Заболевшие велели класть себя на носилки и нести дальше; и даже умирали они с сердцами, полными надежды. «Господи, помоги нам, владычица, святая дева Мария, помоги нам. Боже, дай поклониться Тебе, возблагодарить Тебя и видеть Твой гроб». Не видно было мрачных или печальных, исчезли злоба и зависть. Всюду царили радость и умиление...