Наблюдателям со стороны порой всего этого кажется достаточным для победы. Но есть и другая сторона вопроса. «Мудрые тамплиеры, доблестные госпитальеры... люди земли» убеждали Ричарда, что, если крестоносцы немедленно станут осаждать Иерусалим, они сами себе устроят западню. Их интересы часто основывались на коммерческих расчетах, в которых устремлениям паломников места не было. Но разве мог Ричард — при любом раскладе — игнорировать советы тех, кто постоянно жил в Палестине, кто так долго ее охранял, кто так хорошо ее знал? Да и потом: надо признать, что, скорее всего, они были правы.
Сарацины, в чьих руках было большинство горных крепостей, вне всякого сомнения, заняли бы тогда пути между морем и горами и отрезали крестоносцев от гаваней, а значит, от всякой возможности снабжения припасами и пополнения людьми. Саладин в свое время знал, что делал, когда, в принципе уступая Иерусалимское королевство, сохранил за собой самые важные его крепости и гавани. А кроме того, «если бы даже город был взят, — замечает Амбруаз, — это было бы гибельным делом: он не мог бы быть тотчас заселен людьми, которые в нем бы оказались. Потому что крестоносцы, сколько их ни было, как только осуществили бы свое паломничество, вернулись бы в свою страну, всякий к себе домой. А раз войско рассеялось, земля потеряна».
В этом заключалась главная проблема. Психология крестоносцев была более всего психологией паломников. Важно было «узреть», «насладиться святыней», «унести памятку». Энтузиазм войска сразу угасал, когда ему говорилось, что завоевание Святого города предполагает долгую борьбу.
Нам представляется, во втором походе Ричарда на Иерусалим следует видеть что-то вроде покаянного подвига за мысль покинуть Палестину ради Англии; можно также назвать это самолюбивой выходкой, которой Ричард хотел удовлетворить томление паломников и зажать рты хулителям. Очевидно, что во второй раз, когда Ричарда уже покинул герцог Бургундский, было еще меньше шансов на успех, но азартный английский король не побоялся поставить на кон свой престиж. Когда же случилось вторичное отступление и вслед за тем наступление Саладина, он, хотя и совершил еще несколько геройств, ощутил ужасающую усталость, духовную и физическую. Тогда и был заключен с Саладином позорный, как считается, мир.
«Король был в Яффе, беспокойный и больной... Он позвал к себе графа Генриха, сына своей сестры, тамплиеров и госпитальеров, рассказал им о страданиях, которые испытывал, и убеждал их, чтобы одни отправились охранять Аскалон, другие остались стеречь Яффу и дали бы ему возможность уехать в Акру полечиться. Он не мог, говорил он, действовать иначе. Но что мне сказать вам? Все отказали ему и ответили кратко и ясно, что они ни в каком случае не станут охранять крепостей без него. И затем ушли, не говоря ни слова... И вот король в великом гневе. Когда он увидел, что весь свет, все люди, нечестные и неверные, его покидают, он был смущен, сбит с толку и потерян. Сеньоры! Не удивляйтесь же, что он сделал лучшее, что мог в ту минуту. Кто ищет чести и избегает стыда, выбирает меньшее из зол. Он предпочел просить о перемирии, нежели покинуть землю в великой опасности, ибо другие уже покидали ее и открыто садились на корабли.
И поручил он Сафадину, брату Саладинову, который очень любил его за его доблесть, устроить ему поскорее возможно лучшее перемирие... И было написано перемирие и принесено королю, который был один, без помощи, в двух милях от врагов. Он принял его, ибо не мог поступить иначе... А кто иначе расскажет историю, тот солжет...
Но король не мог смолчать о том, что было у него на сердце. И велел он сказать Саладину (это слышали многие сарацины), что перемирие заключается им на три года: один ему нужен, чтобы вернуться к себе, другой — чтобы собрать людей, третий — чтобы вновь явиться в Святую землю и завоевать ее». И Саладин ответил королю, что он высоко ценит его мужество, великое сердце и доблесть и что если суждено его земле быть кем-то завоеванной при его жизни, то пусть это будет Ричард. «Король искренне думал сделать то, что он говорил: вернуть Гроб Господень...» Таким образом, отъезд и заключенное перемирие должны были стать только перерывом в войне за Святую землю. Это объясняет не понятый Кутлером смысл трехлетнего срока для паломничества в Иерусалим.