21 декабря он был заточен в замке на высоком берегу Дуная. «В том году многие паломники, ушедшие с королем из Сирии, вернулись к праздникам Рождества в Англию, надеясь найти там короля. И когда их спрашивали о нем, они отвечали: не знаем. Его корабль видели в последний раз в Бриндизи, в Апулии».
«Знаю, что порадую тебя, — пишет Генрих VI Филиппу II, — враг нашей империи и смутитель твоего царства, возвращаясь домой, по Божию изволению потерпел крушение... Ныне возлюбленный сын наш Леопольд... держит его в плену». Впрочем, Генрих VI вскоре для большей надежности потребовал доставить пленника к себе. Предлогом послужило то, что, как он выразился, «невместно королю быть в плену у герцога», и Ричард был перевезен под охрану германского императора в Оксенфурт.
«Ценнее золота и серебра» была для Филиппа пришедшая из Австрии весть. Получив известие об аресте Ричарда, он двинул войска в Нормандию и занял замки Жизор, Иври, Паси. С Иоанном Безземельным было подписано соглашение, согласно которому Турень и часть Нормандии на правом берегу Сены должны были достаться французской короне; в случае своего восшествия на престол Иоанн обязывался принести Филиппу ленную присягу за Англию.
О плене, который вызвал множество слухов и легенд, сам Ричард в письме к матери выразился, что его держат в нем «честно». При изучении передаваемой традицией Ричардовой эпопеи исчезает без остатка красивое сказание, явившееся впервые в «Реймсской хронике» XIII века. В нем говорится, будто местопребывание короля долго оставалось неизвестным и друзья и слуги тщетно искали его. Тюрьму его будто бы открыл трувер Блондель, запевший под окном башни песню, которая была им сложена когда-то вместе с Ричардом. И когда, допев первый куплет, он услышал, как с вершины башни кто-то отвечает ему вторым, он узнал пленника, стоявшего у окна. Но так как подлинный Блондель не рассказывал ничего подобного и вообще до XIII века этот эпизод был неизвестен, то его, очевидно, следует отнести к более поздним сочинениям.
На самом деле первые посланцы из Англии встретили Ричарда у Оксенфурта, когда его везли на сейм в Шпейер, и с этого момента начались переговоры о его освобождении. Сцена, которая разыгралась в Шпейере, имела результатом то, что сердца многих имперских князей склонились в пользу пленника. С большим достоинством и искренностью Ричард отбросил голословные и объяснил серьезные обвинения, которыми, ораторствуя с высоты своего трона, осыпал его Генрих VI. Прежде всего в вину ему вменялись убийство Конрада, козни против жизни Филиппа, унижение Леопольда, поддержка Танкреда и изгнание Комнина. «Увлеченный страстью, я мог грешить, но совесть моя не запятнана никаким преступлением», — Ричард говорил с такой силой, что Генрих нашел уместным закончить эту сцену объятиями и провозглашением дружбы. Однако до решения вопроса о выкупе и некоторых уступках, которые он собирался выторговать у Ричарда, он отправил короля в замок Трифельс в Пфальцском лесу. «Из него никто не вышел живым», — говорила об этом замке молва. Это была одна из самых неприступных твердынь Гогенштауфенов, построенная на покрытой лесом скале, которая тремя уступами восходит над глубокой речной долиной. Всю вершину скалы занимали крепостные постройки, а над ними возвышалась, упираясь в небо, центральная башня, хранившая сокровища империи. Сюда и заключили английского короля.
В Трифельсе Ричарду дана была известная свобода передвижения. Под охраной пятидесяти всадников он мог покидать заточение и охотиться в местных лесах. Но в общем, ему не делали ничего плохого. «Кто может обидеть пленника или мертвеца?» — спрашивает сам Ричард в элегии, написанной в тюрьме. Но можно представить, как чувствовал себя под охраной самый беспокойный рыцарь Европы! На короткий, правда, срок ему довелось узнать и унижение оков, когда самый хлопотливый из его заочных надзирателей, епископ Бове, посетивший в конце 1193 года Генриха VI, сумел в краткой, но убедительной беседе настроить его против узника. Ричард «узнал на следующее же утро на собственном теле о прибытии епископа и о его ночных беседах с императором, ибо его нагрузили железом больше, чем мог бы снести конь или осел».