Но в любом случае иерусалимские ассизы обнаруживают — это видно из результатов их действия, — что феодальное право на латинском Востоке достигло неизвестной Западной Европе отчетливости и законченности. Требование военной службы в стране, которой постоянно угрожал враг, не могло ограничиваться, как то было в Европе, сорока днями — сюзерен имел право потребовать от вассала исполнить предписанный долг в любой момент, и служба эта могла занять сколько угодно времени. Вассальная связь здесь проявлялась в своей высшей форме, то есть вассал отвечал всем своим имуществом. Зато и король-сюзерен был действительно только первым между равными, a Haute Cour — феодальный Высший совет при нем — учреждением с большими правами.
В сущности, это была судебная палата, составленная из непосредственных вассалов короля, которая работала под его личным председательством и часто проявляла непокорство.
«Переплывая моря, отправляясь на поиски под новыми небесами более свободного и яркого существования, феодальный мир естественно стремился оживить свои исконные догматы, омолодить свои институты, вернуть аристократическому принципу его былую силу». Особенно ярко это заметно в проявляемой ассизами заботе о праве вдовы и дочери — в очевидном противоречии с интересами централизации власти, но в семейных интересах завоевавших Палестину династий. Куда с большей последовательностью, чем на Западе, за женщинами — при отсутствии прямого мужского наследника — признавалось право на корону и на избрание по сердцу действительного ее носителя — мужа. Но отсюда вытекала для феодального совета очень серьезная забота: не насилуя прав сердца, подобрать в супружество осиротевшей даме такого барона, который был бы годен для замещения ответственного поста. Поэтому романы сирийских принцесс, личности и интриги их женихов занимают видное место в высшей политике христианского Востока.
Изучая значение Высшего совета в жизни того класса, которым он руководил и который одновременно представлял, наблюдатель наталкивается на ряд любопытных моментов. Феодалы Палестины были весьма энергичными людьми. Высший совет здесь не был пассивным учреждением, которое в старой Европе существовало больше формально. Члены палестинского Высшего совета ревностно посещали его заседания, принимали участие в разборе казусов, вдумывались в их детали, регистрировали прецеденты. Поэтому судебная процедура на Востоке развернулась в драматическое действие, стала ареной борьбы, в которой побеждал тот, у кого лучше выковано оружие аргумента. Заморские бароны, проникнутые сознанием особенности своего положения, вырабатывали в себе чуткость, постоянную настороженность, в каких не нуждалось более спокойное, лучше защищенное общество Европы. В результате они стали живыми носителями правосознания в его утонченных деталях.
В Иерусалиме и Антиохии, впоследствии в Акре и на Кипре, где с падением Иерусалима собрались остатки заморской аристократии, мы встречаем типы, каких вовсе не знала старая Европа. Мы видим баронов, славных рождением, подвигами, богатствами, цвет восточного христианства, которые всю жизнь, подобно законоведам по профессии, предаются изучению и применению ассиз и своей юридической опытностью и ученостью, победами в словесных турнирах, ухищренным своим крючкотворством добывают не меньше славы, чем военными триумфами и аристократическими титулами.
В воспоминаниях остроумнейшего из этих баронов-сутяг Филиппа Наваррского проходит блестящая плеяда его учителей и товарищей: Жан и Жак Ибеленские; Жоффруа, барон Сидона; Рауль, сеньор Тивериады. Он живо изображает юридическую манию, «наклонность, род недуга», которой они были одержимы и которая не оставляла их даже среди опасностей битвы. «Мессир Рауль Тивериадский спал плохо», бессонными ночами заставлял Филиппа читать себе вслух и сам много рассказывал «об обычаях и ассизах иерусалимских», настаивая, чтобы Филипп запоминал все, что имело к ним отношение. Сир Бейрута Баллиан III славился своим мужеством и бесстрашием. «Римская древность не знала более безупречного бойца», — говорит Филипп Наваррский. Узнав во время осады Серина в 1232 году, что три его сына, цвет семьи и надежда всего заморского христианства, ранены, он «испустил из груди своей возглас печали»: «О, зачем я не вспомнил ассизу, которую установил король Амори!» Согласно забытой сиром ассизе, дети вассала не должны следовать за сюзереном отца дальше, чем на день конской езды.