Дрогнуть же сердца крестоносцев должны были, вероятно, от сознания великого дерзновения. Пусть не Иерусалим был перед ними, но все же великая христианская и историческая святыня; разница, однако, была в том, что не светлое чувство освободителей, а темное вожделение захватчиков привело их сюда. Сознание этого звучит где-то в глубине повествования Виллардуэна. На первом же плане — воинственное вдохновение, трубные звуки, целая палитра эпических красок, особенно ярких в описании второй осады (когда, не добившись от своего клиента Алексея IV обещанной расплаты, крестоносцы решаются сами себя вознаградить в Константинополе). Висячие мосты, брошенные к стенам Константинополя, потоки греческого огня, великаны-варяги с их двуострыми огромными секирами, латинские воины, бесстрашно карабкающиеся на башни, тонущие в волнах Босфора, серебряная цепь, перегородившая залив и перерезанная стальными ножницами венецианской галеры, византийские дамы, следящие за битвой из окон дворцов, которые выходят на взморье, наконец, знамя св. Марка, водруженное на городской башне рукой слепого Дандоло... «Никогда, с тех пор, что стоит мир, не было совершено такого великого дела», — говорит Виллардуэн.
В этой войне подвиги благочестия отмечены хроникерами рядом с великими кощунствами. Латинские воины похитили чудотворную икону Богоматери, написанную, по преданию, св. Лукой, и водрузили ее на мачте передовой галеры, чтобы защититься от ударов. Ворвавшись наконец в город, они не щадили ничего. Тысячи произведений античного искусства исчезли с чудесных площадей Константинополя в день, когда вошли туда крестоносцы. Храмы были немилосердно разграблены. Богатая мебель, ювелирные изделия, алтари, убранные золотом и эмалью, драгоценные рукописи, ткани — все было вытащено, содрано, изломано, навалено кучами в местах, назначенных для сбора добычи. Духовные лица, предприняв охоту за реликвиями, растаскивали мощи из императорской капеллы и чудотворные сокровища из других церквей. При дележе бароны выковыривали драгоценные камни из серебряных гнезд в окладах икон, а металл оставляли воинам низших рангов. «Дворцы захватили, кому какой было угодно, и их еще довольно осталось». Бонифаций заявил права на Святую Софию, дворец Буколеон и патриарший дворец. Генрих Фландрский завладел Влахернским дворцом.
Дело разрушения совершено было с упоением. На очереди стояло устроение — из пышной, убранной золотом Византийской державы надлежало сковать стальную Латинскую империю. Вновь, как и сто лет назад, западный мир должен был показать свою живучесть и приспособляемость. То, что трудно было сделать на земле Сирии, где сначала руками евреев и финикиян, греков и римлян, а затем персов, арабов и турок история нагромоздила столько культурных сокровищ и культурных развалин, — было еще труднее сотворить там, где более тысячелетия прожила непрерывной жизнью гордая власть империя, где глубоко укоренилась православная традиция. Венецианская олигархия и французское баронство были здесь почти равноправными конкурентами на власть и добычу, и она поделена была между ними со своеобразной справедливостью. Шесть французов и шесть венецианцев составили совет, который, устранив, в угоду Венеции, слишком сильного Бонифация, избрал «императором Романии» француза Балдуина Фландрского, а патриархом — венецианца Томазо Морозини.
Блестящий титул, о котором столько веков грезили на Западе, честь принять венец перед алтарем Св. Софии, облечься в хламиду, шитую орлами, и взойти на Константинов трон — должны были вознаградить фландрского герцога за незначительные размеры его императорского домена, начинавшегося от Филиппополя и останавливавшегося у Никеи, где сосредоточилась большая часть беглецов из Константинополя с одним из организаторов его обороны Феодором Ласкарем[76]. Сравнительно большая область досталась Бонифацию. Дандоло получил титул «деспота» и встал во главе длинного ряда венецианских территорий, захвативших почти все византийские порты. Возникли герцогства Афинское и Архипелага, княжество Морейское (или Ахейское), графство Кефалонийское и т.д., где обосновались французы. На древней почве Ахеи выросли донжоны французских замков, в ее классическое небо врезались стрелы и кружева готических храмов. Площади городов огласили chansons de geste, а громаду Святой Софии — латинская молитва.
Перед Западной церковью открывались заманчивые перспективы: как писал папе Бонифаций, «императорский город, давний грозный противник Святой Римской Церкви, как и Святой земли, ныне посвятит свои силы на сокрушение их врагов». И папа резко меняет позицию. Теперь он утверждает, что «если бы до потери Восточной Земли держава Византийская принадлежала латинским народам, — христианскому миру не пришлось бы оплакивать утрату Иерусалима». С новым воодушевлением обращает он к крестоносному воинству обратить все силы для «поддержки возлюбленного сына нашего, Балдуина».
76
В 1208 году Феодор Ласкарь стал императором Никейской империи, образовавшейся на территории Северо-Западной Анатолии в 1204 году после взятия Константинополя крестоносцами. Обосновавшиеся в Никее императоры видели свою цель в возвращении Константинополя и возрождении Византийской империи.