Геральд здесь пользуется случаем, чтобы высказаться о Ричарде вообще. Ричард, по его словам, это принц, который «гнетет судьбу и пробивает властно пути в грядущее. Он вырывает у обстоятельств успех, он второй Цезарь, ибо, подобно первому, верит не в совершенное, а в то, что предстоит совершить. Яростный в брани, он вступает только на пути, политые кровью. Ни крутые склоны гор, ни непобедимые башни не служат помехой внезапным порывам его бурного духа». Среди непрерывных восстаний «благородный граф Пиктавии изучил искусство войны».
«Искусством войны», надо признать, страна славилась искони. Славился им и один из ярчайших поэтов времени Ричарда, его враг, превратившийся затем в поклонника. Это был рыцарь Бертран де Борн. Его жизнь и произведения следует изучить хотя бы для того, чтобы понять, до каких пределов могла дойти любовь к войне и кровавой ее резне, до какой степени грабежи, пожары и избиения могли стать для баронов той эпохи утехой и потребностью. На трезвый и мирный ум этот поэт произвел бы впечатление сумасшедшего, глядя на которого решительно не понимаешь, чего он, собственно, хочет. Из него хотели сделать барда борьбы за аквитанскую независимость в период восстаний против Генриха II и Ричарда. Тем более что Бертран был не только поэтическим вдохновителем войны. В базилике Святого Мартина Лиможского он сам на Евангелии принимал клятвы заговорщиков и был как бы хранителем их повстанческой присяги.
Однако видеть в нем носителя национальной или политической идеи могли только те, кто вовсе не читал его стихов. «Идея» его была до крайности элементарна. Он хотел, в сущности, одного — чтобы вокруг него не прекращалось взаимное избиение; он уважал только тех, кто дрался, и презирал тех, кто этого не делал. Бертран долго бунтовал против Ричарда, который в одной из местных войн отнял у него замок. Когда же Ричард в порыве великодушия или расчета замок вернул, Бертран начал его воспевать. Он дал Ричарду прозвище «Мой Да и Нет».
Только тех баронов, которые имели отвагу доставлять ему это возвышенное удовольствие, любил и ценил Бертран. В борьбе Ричарда с Филиппом он проявляется только как кровожадный гурман деталей бойни, не влагающий никакого смысла в ее содержание. Ему нравится тот, кто лихо атакует, и противен тот, кто ищет пути к миру.
В галерею юношеских впечатлений Ричарда к образу Бертрана, поэта войны, можно добавить еще один образ. Некий отважный рыцарь[21] в пылу рыцарского турнира выбежал из рядов сражающихся, потому что ударом меча ему сплющило шлем (вместе с головой, как мы можем предположить), домчался до кузницы и положил голову на наковальню, чтобы кузнец ударом молота распрямил шлем, после чего вновь поспешил в бой. Эта история прекрасно характеризует условия и людей, среди которых «благородный граф Пиктавии» постигал военную науку.
21
Речь идет о рыцаре Уильяме Маршале (ок. 1146—1219), одном из гарантов Великой хартии вольностей 1215 года, а после смерти в 1216 году Иоанна Безземельного — регенте Англии. Его жизнь описана в анонимной поэме «История Уильяма Маршала».