— Илюша, ты как будто не знаешь, что армейцы здесь ни при чем?
Депутат согнал ухмылку с лица и нагнулся вплотную к бородачу:
— Ничего-то ты не понимаешь, Святоша. Скоро и у нас наступят решительные перемены.
Святогор молча кивнул в сторону бутылки и задумался. Этот хитрожопый депутатишка больше выплеснутого будто бы невзначай не скажет. Даже в пьяном виде. Это лишь со стороны Бричкин смотрелся веселым простофилей. Но многие из сограждан в прошлом сильно пожалели, что проявили дурость и захотели поиметь напускного весельчака.
— О чем говорим, мужчины? Опять обсуждаем ужасные убийства? Бедные поляки и германцы.
Издательница гламура и журналов дли пидарасов снова выглядела свежо и приподнято.
— А чего их нам жалеть, Машенька? Пусть сгинут!
Святогор выпятил вперед бороду, жадно озирая телесные богатства Арбатевич. Той было что показать в бюстье, да и дальше тоже.
— Так люди же!
— Вороги. На русской земле.
Мария приторно вдохнула.
— Это земля Жемайтии, дорогой вы наш патриот.
— Если быть точнее, то Чернорусье.
Мария обидчиво поджала губки. Но на самом деле её мысли в этот момент занимал совершенно иной вопрос. Она заметила явный интерес известного бородача и покорителя дамских сердец к ней. Из-за их разного по взглядам ближайшего окружения оба редко сталкивались друг с другом. Хотя некоторые дамы, что на словах яростные феминистки, рассказывали про Святогора такое…
«Отдастся или не отдастся? Вот в чем вопрос!»
— Я не географ. Но хотела бы прояснить у вас некоторые моменты. Мы можем сделать это сейчас?
— Всегда рад помочь красивой женщине.
Они тут же совершили рокировку с барышнями, упав вместе на узкий диванчик. Бричкин даже не успел удивиться их слаженности. Он же не знал, что почвенный «патриот» являлся поклонником дам с южной внешностью. С тех самых пор, когда застал соседку по коммуналке голой в душе и мастурбировал на нее долгие годы.
«Эта рука помнила о вас!»
— А я продолжаю настаивать, что вся Европа введет после преднамеренного убийства их солдат невиданные санкции!
— Сереж, боишься не попасть весной на Лазурный берег? Черные парни, небось, там тебя заждались?
— Попрошу без инсинуаций!
— Господа, о чем вы говорите! Там же сейчас умирают цивилизованные люди.
— Таки-да. Разгром полнейший. Кто бы мог подумать, что сиволапые так лихо взгреют шляхтичей.
— Вы верите пропаганде?
— Да упаси боже, но трупы уже посчитали. Вторую бригаду ляхов как корова языком слизнула, как и Германскую роту обслуживания.
— Они не успели убежать.
— Как такое могло произойти? С той стороны против нас передовые технологии.
— Забываете, господа, о знаменитой росской смекалке.
— И что делать?
— Кац предлагает сдастся!
— Не пошлите, Василий. За наш счет, между прочим, пьете!
— Вы, Узбек Османович, лучше свою книжечку со вторым гражданством побыстрее используйте. А то потом поздно будет
Толстый мужчина восточной внешности был невероятно взбешен, но в этот момент его взгляд ткнулся в совершенно трезвые глаза столичного поэта. А ведь эта телячья сволочь много с кем в столице связан! С него станется нагадить. Редкостной мерзостью являлась былая надежда литературы!
События дня неоднократно отразились на то и дело вспыхивающих в зале заведения диспутах, а пару раз и непосредственно на физиономиях спорящих до ожесточения граждан. Охране пришлось разнимать вспыхнувшие драки, даже разок вызвать Скорую. В итоге управляющий переключил все экраны с текущих новостей на музыкальный канал. Тем более что там шел очередной попсовый фестиваль «Горячий Чуркостан».
Но сидевшие в зале журналисты, светская братия и просто случайной забредшие на тусу лица то и дело включали экранчики маленькие, жадно впитывая свежие новости. Не каждый же день росская армия так лихо уделывает зажравшихся европейцев. Алкоголь в «Гуманисте» лился рекой. Кто-то тушил им внезапно обрушившуюся напасть или собственный страх перед неясным грядущим. Остальные попросту праздновали победу Росского оружия. Пусть и не высказывались на публику. Не принято здесь поддерживать собственную страну в любых начинаниях.
— Вот вы где! — нагло подвинув худощавую девушку на диванчике, на него взбудоражено рухнул кучерявый паренек. Хотя двадцатипятилетнего оболтуса уже должно было звать мужчиной. Но здешней тусовке так было не принято. Ты оставался молодым до тех пор, пока не просаживал полностью печень или твой облик не становился предельно старческим. Ну, или заканчивались деньги на подтяжки и уколы.