Внешне Катька — что называется — на любителя. Эдакая мечта педофила — «женщина-ребенок». Невысокая, даже маленькая, но демонстративно стройная, всегда на шпильках, с осанкой школьной примы бальных танцев, с хорошей высокой грудью и круглой правильной попкой. Симпатичная, чуток конопатая мордаха: выразительные карие глазки, чистая ухоженная кожа, бровки игривой дугой, ровненький точеный носик, крупные резные губы, большой рот — все хорошо. Только вот характер — безжалостное и расчетливое животное. Не злобная, жестокая или уродка, а просто тварь.
С волчьим молоком, которым ее вскармливали, она, без сомнений, всосала действенную истину: «Чисто вымытая жопа — залог успешного карьерного роста». Причем во всех смыслах.
И не иначе, у нее был хороший учитель физкультуры. Не знаю, как остальное, но виртуозное владение техникой лазанья по канату она усвоила досконально. Там все просто: вцепилась пальчиками в горло или куда пониже, высоко поджала расставленные ноги, оперлась на тех, кто вровень с тобой, встала на плечи и головы — хватайся за следующую глотку или яйца — как получится.
Так она и шла по жизни. Сама не делала ничего — принципиально. Кто делает — ошибается. Кто много — чаще попадает. Катя была чиста, как свежий лист ватмана. Имея крышу и будучи защищенной от силового давления или дилемм типа: «Уберите эту суку, я с ней работать не буду!» — она спокойно въезжала в работу структуры, находила слабые звенья и начинала «предлагать». Спокойно и без истерик: «А давайте сделаем вот так, и будет лучше». Хорошо: «Бери — делай»! Но Хонич сама траншеи не роет, она руководит… и тут, в работе с подчиненными, в самой организации этого процесса, Екатерина Романовна показала себя во всей красе утонченной корпоративной мегеры.
Она не кричала, не кидалась, не топала ногами и, обливаясь слезами, не билась в припадке. Зачем?! Хрупкая девочка ставила человека перед столом, садилась напротив и методично раскатывала в «ничто». Пару раз послушав, я вычленил ее «коронку»: она постоянно просила, спрашивала, требовала по-любому, не важно как, но вытягивала признание — в проколе, ошибке, лени, бесталанности. Заставляла признать… от совсем малого — к большему, потом — к еще большему. До самого конца — до упора. Получив признание, тут же выдвигала дикие, но аргументированные обвинения. Передергивая, переворачивая с ног на голову, съезжая с неудобных тем, без конца провоцируя, — вынуждала оправдываться, приводить систему контраргументов и собственные системы доказательств и, естественно, всегда ловила на слове — ведь их было так много, «презумпция виновности», однако. Далее новые требования «признать»… Главное — не отпускать, не прощать, не давать даже намека на шанс — никакой милости к побежденному! Ежели уж Катенька ухватилась за кадык — все, пиши пропало: пока не удушит, не отпустит.
То, что люди у нее делали все, что ей требовалось, даже не обсуждается. Не просто выжимала любого до последней капли, нет — этого мало! Милое дите — ломала человека, доводила его до какого-то рабского исступления, до отрыва от самих себя и действительности, до полной дезориентации: попавшие под раздачу просто не понимали, что происходит!
Мне кажется, в этом был какой-то элемент садизма, или, вернее — Хонич, как истинный мастер, попутно с главной решала еще парочку второстепенных проблем, например — восстановление некой социальной справедливости. А что?! Каким путем по жизни идет она? А эти красавчики?! Да нет, ребята! Вот вам, голубоглазые мальчики и девочки из благополучных губернских семей, — прочувствуйте, стоя на коленях перед обрюзгшими импотентами, всю прелесть глубоких сосательных движений! Ну, где-то так, я думаю…
И тут, с Размежеванием, тонко прочувствовав будущие катастрофические изменения в иерархических раскладах, успев мертвой хваткой вцепиться в забронзовевшего могиканина партийно-комсомольской номенклатуры, приходит эта красавочка в совершенно специфический мир пиарщиков, креативщиков и вообще — поэтов-технологов на должность координатора по работе с ТВ. Очень быстро начинает забивать в темечко точные гвоздики и расставлять все, как ей потом надо будет.
Поначалу я с ней пытался бороться — разговаривал с Кравцом, отправлял ее в дальние командировки. Стас отмахивался и просил потерпеть — там, внутри, зрели очень взрослые движения. Из ссылок ее неизменно возвращали, тупо через голову.
Она тоже как-то поуспокоилась. Мое кресло могло прельстить только самозабвенного фанатика: ничего, кроме как сутки напролет щелкающей клавиатуры, светящегося монитора и пары несмолкающих телефонов, перед ним не было.