Последним научным обращением Жирмунского к Вальцелю была подготовка им сборника «Проблемы литературной формы» (1928), в который включены были также статьи В. Дибелиуса, К. Фосслера, Л. Шпитцера. И этот сборник предваряло предисловие Жирмунского, выступившего в очередной раз как редактор переводов (в числе переводчиков статей были Г. А. Гуковский и Л. Я. Гинзбург). Из работ Вальцеля в сборник были включены три статьи: «Сущность поэтического произведения», «Архитектоника драм Шекспира», «Художественная форма в произведениях Гёте и немецких романтиков», ср. [Лосев, 1988]. И вновь Жирмунский представил Вальцеля как «принципиального защитника художественно-исторического метода», выступившего с теоретическим обоснованием задач историко-литературного синтеза, хотя и посвятившего себя затем проблемам формы. Новым по сравнению с предшествующими истолкованиями было то, что Жирмунский на этот раз впервые упомянул о попытке Вальцеля обосновать и оправдать особый национально-германский тип художественного совершенства, принципиально отличный от классического идеала романских народов [Жирмунский, 1928: iv].
На середину 1920-х годов пришелся и пик личного общения обоих ученых, закончившегося визитом Вальцеля в 1928 году в СССР (Ленинград). Приезду Вальцеля предшествовала уже упомянутая поездка Жирмунского в 1925 году в Германию (Бонн, Марбург). В том же году состоялась и их личная встреча (не ранее марта месяца)[63], а параллельно Жирмунский содействовал избранию Вальцеля в почетные члены Государственного института истории искусств, в котором сам состоял Действительным членом и Председателем Разряда (Отдела) словесных искусств, см. [АВМЖ: 5][64].
Со своей стороны Вальцель еще до того привлек Жирмунского в качестве медиевиста в составлении «Справочника по литературоведению» («Handbuch der Literaturwissenschaft»), выходившего под его редакцией (из других русских исследователей с Вальцелем в это время сотрудничает также и П. Н. Сакулин)[65]. А в 1927 году вновь пригласил для чтения лекций на летних курсах в Бонне[66]. К этому времени относится уже и довольно активный «материальный» научный обмен: Жирмунский посылает Вальцелю свои работы: уже упомянутую статью «Новейшие течения…», а затем работу «Этнографическая работа в немецких колониях» из журнала «Этнография» (1927. Кн. 3. № 1)[67].
Приезд Вальцеля в Россию в 1928 году, конечно же, способствовал здесь (хотя и на короткое время) его популярности. В это время Вальцелю заказывают для престижного издания Большой советской энциклопедии статью о Гёте (конкурентом Вальцеля оказался в этой истории Вальтер Беньямин, описавший ее в «Московском дневнике»[68]). Но репутация, которая складывается вокруг его имени (было ли то следствием работы или работ Жирмунского или же эффектом распространившейся молвы?), относит его по большей части к стану формалистов. Своего апогея эта тенденция достигнет в 1931 году, когда А. В. Луначарский произведет Вальцеля в «чин» главы русской формальной школы, назвав русских формалистов «школой Вальцеля» [Луначарский, 1967: 367].
Обратим внимание еще на одно примечательное qui pro quo в истории отношений Вальцеля и Жирмунского, которому исследователи Вальцеля дают наименование «продуктивного недоразумения» [Schmitz, 2000: 126]. Qui pro quo это заключалось в том, что в то время как Жирмунский использовал труды Вальцеля в своей полемике с радикальными формалистами, каковых он видел в Шкловском, Тынянове, Эйхенбауме, сам он в России, вольно или невольно, скорее содействовал созданию репутации Вальцеля как формалиста или, по крайней мере, предтечи формальной школы. Репутация, с которой сам Вальцель вряд ли бы мог согласиться [Rosenberg, 1996: 305].
Сам Вальцель осознавал себя – уже с высоты прожитых лет и оглядываясь на пройденный путь – как человека переходной эпохи (Übergangsmensch), наделенного всеми преимуществами и недостатками, присущими этому времени [Walzel, 1956: 287; ср. Doerry, 1986]. И действительно, если мы, хотя бы очень кратко, позволим вспомнить о научной карьере Вальцеля, то немаловажно, что в первый, наиболее ранний период его деятельности, он, казалось бы, выступает как поздний представитель германистики Второго рейха – с ее «инсценировкой» роли профессора в обществе, культурой речи, его – выражаясь языком современной социологии – просветительски-бюргерским габитусом, см. [Schmitz, 2000: 116–117]. Примечательно, что именно этот габитус Вальцеля во многом удержался в русском сознании, что позволяет некоторым комментаторам и по сей день определять его как «немецкого литературоведа традиционного направления»[69].
63
См. письмо В. М. Жирмунского О. Вальцелю от 8 марта 1925 года, в котором он радуется возможности «познакомиться с Вальцелем лично» (инв. номер H 97.5; см. TOW, № 702). Ср. также письмо Татьяны Жирмунской Вальцелю от 10 июля 1925 года, где она благодарит за прекрасно проведенное время в Бонне и приглашает Оскара и Хедвиг Вальцелей в Россию (инв. номер H 90.4; см. TOW, № 705).
64
О том, что Вальцель был избран в почетные члены Института, Жирмунский сообщил ему в письме от 19 марта 1925 года (инв. номер H 97.5; см. TOW, № 703). С этим же письмом Жирмунский переслал и несколько книг, выпущенных Институтом: «Задачи и методы изучения искусств» (1924) и собственный труд «Введение в метрику: теория стиха» (1925).
65
Ср. письмо Жирмунского Вальцелю от 16 июля 1925 года, в котором он сообщает о получении «Handbuch der Literaturwissenschaft» от издательства «Athenaion» (инв. номер H 97.5; см. TOW, № 706).
66
См. письмо Жирмунского Вальцелю от 8 февраля 1927 года (инв. номер H 90.4; см. TOW, № 708).
67
См. письмо Жирмунского Вальцелю от 9 апреля 1927 года (инв. номер H 90.4; см. TOW, № 709).
68
Ср.: «С утра я довольно долго писал у себя в комнате. Так как Райх в час должен был по своим делам быть в редакции энциклопедии, я хотел воспользоваться этой возможностью, чтобы побывать там, не столько чтобы протолкнуть свою статью о Гёте (на это я совершенно не надеялся), сколько чтобы последовать предложению Райха и не быть беспечным в его глазах. Ведь в противном случае он мог бы объяснить отклонение статьи о Гёте моим бездействием. Я с трудом мог сдержать смех, когда оказался наконец перед ответственным профессором. Едва он услышал мое имя, как вскочил, вытащил мою статью и вызвал на помощь секретаря. Тот принялся предлагать мне статью о барокко. Я потребовал сохранения за мной статьи о Гёте в качестве условия любого дальнейшего сотрудничества. ‹…› Мне пообещали дать ответ через несколько дней. Потом нам с Райхом еще долго пришлось ждать в приемной. Наконец мы пошли; он рассказал мне, что в редакции подумывают о том, чтобы поручить статью о Гёте Вальцелю» [Беньямин, 2012: 154–156]. Возможно, что именно с этой конкуренцией и был связан уничижительный отзыв Беньямина о Вальцеле: «Такой человек, как Вальцель, избран членом академии…» [Там же: 87]. Что касается статей о Гёте для БСЭ, то статью Беньямина Луначарский забраковал из-за ее «неэнциклопедичности», а статью Вальцеля счел «еще менее подходящей» [Луначарский, 1970: 534]. Тем не менее статья Беньямина была включена в энциклопедию (с дополнением разделов, написанных советскими учеными).
69
Именно такую характеристику дает Вальцелю комментатор «Московского дневника» В. Беньямина, поясняя приведенное выше критическое высказывание Беньямина об избрании Вальцеля «в члены Академии» [Беньямин, 2012: 201, примеч. 76].