Он сделал несколько поворотов свитка. Прочитал несколько строчек про себя, и снова взглянул на меня.
— Все знаки указывали на ледяной север. На вашу странную страну. На жестокие и дикие земли, населённые удивительным белым народом, лишь внешне напоминающим знакомых европейцев… только внимательно изучив вас, мы поняли, что души наших народов не так уж и различаются. Примерно во время Минской катастрофы вы пережили схожую Смуту. Тогда вы не дали взойти на свой престол, как вы думали, чужестранцу. Но здесь есть тонкость вместе с иронией великой судьбы: всего через сто лет среди правителей России не останется русских. Последний императорский дом лишь великой фамилией будет связан со своими подданными — но не кровью. Ирония в том, что во времена Смуты русские и поляки были, фактически, одним народом, разделённым только религией. Вы все одного корня: белорусы, поляки, украинцы, русские. Это всё равно, что престол Восточной Чжоу занял бы правитель Западной Чжоу. Вот этого вы избежали тогда. Но результат был тем же: чужестранец на троне. Да, как и у нас, чужаки, занявшие престол, фактически стали русскими. Как маньчжуры переняли все великие традиции нашей цивилизации и даже казнили предателей, которые довели до самоубийства последнего Минского императора… — он глубоко вздохнул. — Но есть и большие отличия. Ты знаешь, что случилось с последним императором на Небесном Троне?
Он испытующе поглядел мне в глаза, будто строгий преподаватель на экзамене.
— Знаю, — кивнул я. — Если вы говорите про Пу И, то он до конца жизни прожил в своём дворце, в Запретном Городе, в центре Пекина, формально работая садовником.
— Верно, — кивнул китаец. — Ты же понимаешь, почему?
— Потому что высшая власть — сакральна и священна, — ответил я. — Ни один правитель не может подвергнуть остракизму своего предшественника, не рискуя разрушить всю систему государственных отношений.
— Верно. И ты, конечно, прекрасно знаешь, что произошло у вас.
— Убийство императорской семьи… — сказал я, но добавил, просто из чувства противоречия: — Но к тому моменту он отрёкся от престола. То есть не был императором.
— Пу И тоже отказался от Небесного Трона, заняв пост правителя дружественного Японии государства Маньчжуров. Ничего хуже для Китая и представить невозможно. Но даже безобразное личное поведение правителя не избавляет его от сакральной ноши, — с грустной улыбкой сказал китаец. — Тем более не избавляет от обязанностей его подданных. То убийство не было санкционировано высшим руководством коммунистов, которые пришли к власти. Потому что Ленин был слишком умён для этого. И это действие предопределило конец СССР. Ты ведь знаешь, когда участь СССР была предрешена?
— Когда к власти пришёл Горбачёв, — ответил я.
— Вовсе нет! — Брови китайца удивлённо взлетели. — Это произошло тогда, когда новые правители публично унизили Сталина. И это было принято обществом, потому что высшая власть потеряла сакральность. Именно тогда Председатель Мао решил, что ему больше не по пути с таким Советским Союзом…
— Да… пожалуй… — кивнул я.
— Правитель, который будет следующим после Ельцина, должен будет проявлять максимум уважения. Если хочет, чтобы система власти сохранилась и после него… — он снова вздохнул, и добавил: — Впрочем, это едва ли произойдёт.
— Та катастрофа, о которой вы говорите? — осторожно спросил я. — Что вам известно о ней?
— То же, что и тебе. Она приведёт к тотальной гибели всего живого.
— То есть, вы… знаете, кто я?
— В истории этого мира было несколько переломных моментов, которые могли привести к всеобщей гибели. Тогда вероятность этого была куда меньше, чем сейчас, но всё же. Каждый раз приходил кто-то, подобный тебе. И слегка поправлял вечный круговорот событий, отводил его от пропасти… но сейчас ситуация иная. Сейчас очень малы шансы того, что нам удастся этот поворот пройти. Скорее всего, у тебя ничего не получится.
— И всё это вам сказали эти монетки и чёрточки? — сказал я, стараясь изобразить пренебрежение. Меня ужасно раздражало то снисходительное спокойствие, с которым китаец говорил со мной.
— Это сказала сама Вселенная, — с таким же спокойствием и лёгкой улыбкой ответил он. — На том языке, на котором она привыкла говорить с момента своего создания. На языке математики.