Дружба заключалась в том, что я негласно начал спонсировать некоторые необходимые для факультета вещи: например, линолеум, чтобы обновить пол на этаже в учебном корпусе. Материалы для косметического ремонта в казарме и для новой душевой.
После каждой услуги степень моей свободы заметно повышалась и постепенно достигла такого уровня, что я, например, мог позволить себе вовсе не ходить в наряды.
Мог бы, но, конечно же, не позволил. Слишком сильно выделяться было нельзя, а то меня становилось видно даже на фоне других ребят, отпрысков не самых обычных семей.
Поэтому по нарядам и караулам я ходил, как и все, на общих основаниях. Разве что в ту же караулку брал с собой ноут и набирал очередную стратегию или тезисы для согласования с клиентом на следующий период.
А ещё, постепенно, я заново отрыл для себя игрушки того времени. Например, «Master of Orion» и его же вторую часть.
Основная часть учебной программы у нас была посвящена языковым дисциплинам. Учитывая, что язык я уже неплохо знал, сильно напрягаться не приходилось. А сторонние проекты как раз помогали эффективно изображать занятость учёбой.
Само собой продолжались тренировки с Гией. Теперь мы не только вместе занимались цигун, но и периодически выбирались в город. В нашем проекте консалтинговой фирмы он полноценно не участвовал, но иногда заходил в офис — небольшую каморку, которую мы сняли в ЦМТ.
Мы с Ликой только что сдали очередной отчёт клиенту и наняли сразу двоих помощников из числа толковых студентов с журфака МГУ. Сразу стало полегче, даже свободное время появилось.
В город пришла весна. Мы с друзьями начали выбираться в клубы. Часто я звал Лёху Зимина и Гию. Периодически к нам присоединялась Лика со своим парнем, Саней Щедриным. Он, кстати, оказался нормальным пацаном, из интеллигентной московской семьи, с правильными понятиями. Очень любил мотоциклы, катался на «Хонде» — почти немыслимой по тем временам роскоши.
В последние апрельские выходные мы договорились всей толпой в модное тогда место — клуб-бар на «Hungry Duck». Про него ходили самые невероятные слухи, и соблазн лично посмотреть на то, что там происходит, был непреодолим.
Добирались на отцовской машине. Я ведь всё равно не пил, а так было удобнее, чем ловить ночью бомбилу. Да и безопаснее.
Припарковаться удалось в районе ЦУМа. До места шли пешком — было довольно тепло, так что лёгкая прогулка оказалась в удовольствие.
Вход в бар находился в непосредственной близости от выхода из метро. На входе был фейс-контроль, но не слишком строгий.
Мы приехали достаточно поздно, движуха была в полном разгаре: внутри дым стоял коромыслом, бухала музыка. Девушки облепили все барные стойки и отплясывали на них. Некоторые были совершенно обнажены.
Саня Щедрин с совершенно невозмутимым видом направился к стойке и о чём-то коротко переговорил с барменом.
Вернувшись к нам, он широко улыбался.
— Для нас тут кабинет придержали, — сказал он. — Айда тусить!
Лика с торжествующим видом взглянула на нас — мол, вот какой у меня парень — и пошла за Сашей. Мы потянулись следом, уворачиваясь от то и дело мелькающих тут и там локтей, грудей и даже ляжек.
Кабинет представлял собой небольшую нишу со скамьёй, обитой кожей, и круглым столиком.
Через минуту появился официант и раздал нам меню и барные карты. Лика сосредоточенно углубилась в их изучение. Лёша же как зачарованный наблюдал за девушками на барной стойке — благо из нашей ниши открывался отличный вид на это зрелище.
— Офигеть! — прокомментировал он, когда я тронул его за плечо, предлагая сделать заказ.
— Нравится? — спросил я. — Сегодня угощаю, так что не стесняйся!
Он посмотрел на меня, хотел что-то ответить, но передумал и лишь кивнул, улыбнувшись.
Большая часть вечера прошла отлично: мы отплясывали в проходах. Лика тоже поднялась на стойку, только раздеваться благоразумно не стала. В какой-то момент Саша оказался рядом, и они вдвоём выделывали довольно опасные, на мой взгляд, акробатические кренделя.
Было необычно, что никто это буйство жизни и не думает снимать. Тем более выкладывать в социальные сети — потому что их попросту ещё не существовало… и в этом свободном от любой фиксации общении имелась своя прелесть, недоступная в более позднее время.