Машинист и сам с тревогой поглядывает на небо и ждет разрешение на выезд. Наш пассажирский поезд, по тем временам роскошь. В него вечно на полустанках набивается много народу. В вагоне становится душно от скопления людей и человеческого пота, невозможно ни жить, ни ехать. Есть приказ:
– Посторонних людей без разрешения коменданта не брать.
Говорят, немецкая агентура уже не раз пыталась посеять панику, встраиваясь в наши ряды, проникнув в вагоны, и не только к нам, беженцам, а главное в воинские части. Врезаться в головную часть воинской колонны на марше и увести её с намеченного маршрута, создать неразбериху. Это было главной задачей одной из специальных абверкоманд отдела «Ост» германской разведки.
В наш поезд подсаживаются несколько инвалидов. В вагоне молодой одноногий инвалид, с подвязанной ногой, на костылях, вынимая финку, пугает пассажиров.
– Уходите из эшелона – ночью будет резня.
Кто-то бежит к начальнику эшелона. А это бывший сотрудник обкома, а теперь капитан Дейнека. Он появляется с двумя солдатами, с винтовками наперевес. Инвалид сразу умолкает, начинает суетиться.
– Мы что? Мы ничего. Мы пошутили. У нас даже финок нет.
– Вот посмотрите, – выворачивая карманы, он жалобно обращается к публике. Но начальника эшелона не проведешь, он резко рвет повязку на ноге инвалида и выбивает ногой костыли. Оказывается – инвалид липовый. Порядок восстановлен, и поезд выпускают до следующей – Узловой станции. На Узловой нас уже ждут эшелоны с раненными красноармейцами. Эти эшелоны, состоящие из открытых платформ, ушли от артобстрела, от самой кромки боя. Нам объявляют:
– Скоро придем на Узловую и у нас есть приказ «Верховного»: «Все пассажирские поезда, в зоне боевых действий, отправить под создание фронтовых госпиталей».
– На Узловой вам дадут новый состав из теплушек и двухосных товарняков.
Не успел поезд остановиться, как санитары начали заносить раненных бойцов. Раненные красноармейцы гладили детей и извинялись. Женщины всхлипывали, давали им фрукты, и причитали:
– Да что вы, родные! Мы все вам отдадим! Только бы вам устоять! Только бы побить проклятого!
Наш сосед по вагону, юркий, общительный, добродушный старик, отвоевавший своё, ещё в гражданку, уже осмотрел новый эшелон и прибежал за нами:
– Я получил такой телятник! Переоборудуем, закачаетесь, благодать, лучшего не придумаешь! Быстрей грузите вещи, а я побежал за печкой.
Вагон преображался на глазах. Женщины его вымыли до блеска, мужчины соорудили нары. В центре установили маленькую чугунную печку, которую почему-то называли «буржуйкой».
– Ну, теперь, родные благодать, тепло, сухо, воздух – есть, чем дышать.
Эта картина запомнилась на всю жизнь. И уже гораздо позже, в период перестройки и реформ, когда речь заходила о депортированных во время войны малых народах, разжигались национальные страсти – почему-то всегда говорили как о великом безобразии, об этих теплушках. Но так переезжали десятки миллионов людей, а тем депортированным, которых увозили от войны и фронта, хотя многие из их родственников выступили на стороне врага, ещё и пассажирские подай. Наши отцы сражались, и мы уезжали под бомбежками в теплушках, а им, видите ли, роскошь подай.
Выпустили джинна из бутылки, а теперь кровью харкают. Благо бы они. Народ страдает. Но это было потом, через много лет. А пока мы радовались теплу и возможности уснуть у печки, под монотонный стук колес.
Поезд набирает скорость и уже, кажется, ничто не мешает ему достучать до нашей конечной цели. Под окнами вагонов пошли роскошные ставропольские сады, полные прелести осеннего увядания, ещё не тронутого войной, а на полустанках появились такие дешевые ароматные яблоки, которые можно обменять на любую вещь.
Наконец, конечная точка нашего маршрута – большой и теплый город Ставрополь. Ставрополь запомнился привокзальной площадью, забитой людьми, и большим громкоговорителем, похожим на огромную, извилистую квадратную трубу, торчащую на верхушке столба посредине площади. Вечная толпа у громкоговорителя, ждущая новостей с фронта. Громкоговоритель, хрипя и откашливаясь, сообщает печальные вести: «Войска оставили! Оставили! Оставили!». Фронт приближается к Кавказу.
Люди плачут. Стою, всхлипываю, в общем страхе, с предчувствием скорого конца. Кто-то опускает мне ладонь на голову и говорит: «Не плачь, сынок. Сталин с нами, мы победим!» – Кажется, что что-то большое и сильное закрывает весь горизонт и спасает от такой близкой беды.