Таким образом, тур танца был едва ли не единственной возможностью для женщины остаться с глазу на глаз с мужчиной без выхода за рамки приличий – и побеседовать, и в меру пофлиртовать с ним под гвалт музыки вдали от всеслышащих компаньонка дуэньи. Вот дамы и господа в поисках спутников и спутниц жизни и полагались на уверенное исполнение па чего угодно от котильона и кадрили до сельских народных танцев.
Последние, при которых партнеры выстраивались в две шеренги друг напротив друга через весь зал, все еще оставались чуть ли не главным номером программы больших балов и публичных собраний в начале 1810-х годов, когда Сара и Уильям пустились в плавание по волнам брачного рынка. Пока пара в буквальном смысле «простаивала» в ожидании своей очереди исполнить заученные движения, визави не просто разрешалось, а полагалось вести вежливую светскую беседу, пусть и о пустяках. Поскольку господа ангажировали дам на два сельских танца подряд, составлявших «сет», партнеры проводили лицом к лицу от получаса до часа в зависимости от общего числа пар.
Конечно, по-настоящему волнительными в танцах были не разговоры, а эндорфины, будоражившие кровь и кружившие голову в результате сочетания физической нагрузки с непривычной близостью к особе противоположного пола: лицом к лицу, глаза в глаза; рука в руке или в обнимку; промельки изящной девичьей лодыжки при грациозных па. Это в XXI веке сельские народные танцы могут показаться чуть ли не чопорными, а в ту эпоху, когда всякий физический контакт до помолвки был для пар под запретом, и такой танец – с подходящим партнером, конечно, – вполне мог быть сексуально заряженным. А уж пришедший ему на смену вальс – и подавно, поскольку требовал качественно нового уровня физической близости между партнерами, сходившимися в этом танце куда теснее и обхватывавшими друг друга за локти, а то и за талии.
Сильнодействующее сочетание приводящей в трепет физической близости с редкостной возможностью остаться tête-à-tête[10] как раз и делало парные бальные танцы ключевой составляющей придворных ухаживаний эпохи Регентства. Несмотря на накладываемое правилами этикета ограничение совместного пребывания леди и джентльмена на танцполе двумя выходами (на отдельный танец или сет) за вечер, для женщины эти минуты оставались, по сути, единственной возможностью испытать себя на химическую совместимость с потенциальным кандидатом в женихи и одним из немногих путей познания его манер, вкусов и мнений, да и оценки интеллекта тоже.
Излишне даже говорить, что никто из дебютанток не мог испытывать уверенности, что ей удастся найти своего единственного за краткие и относительно поверхностные свидания с разговорами ни о чем под присмотром компаньонки, которые перепадут на ее долю в течение сезона. Скорее наоборот. Вскоре после того как в 1810 году семнадцатилетняя дебютантка Изабелла Калверт вышла в свет, она влюбилась без памяти в сэра Джеймса Стронга, с которым была знакома от силы пару месяцев. Роман между ними, похоже, завязался всерьез после их совместного выезда в Воксхолл-Гарденз в составе небольшой компании, собранной лично тетушкой Изабеллы. Тремя неделями позже баронет Стронг сделал ей предложение.
Роман между шестнадцатилетней Гарриет Говард, племянницей Гаррио, и ее же тридцатишестилетним кузеном графом Георгом Гоуэром был и вовсе молниеносным. Предложение он ей сделал всего через неделю после их первого танца на ее дебютном балу в апреле 1823 года, а свадьбу они сыграли всего через месяц после того самого первого тура вальса. Но то была истинная любовь, хотя даже их современники, более привычные к стремительным романам и неравным бракам, с трудом в это верили.
Поскольку замужество определяло весь ход дальнейшей жизни женщины – не только в плане семейного счастья, но и с точки зрения благосостояния, социального круга и новой малой родины (в стране или в мире), – принять предложение руки от человека, знакомого лишь по серии мимолетных публичных встреч девушке было проще и не столь рискованно, если кто-то из любимых ею близких отзывался о нем в превосходных тонах. Фрэнсис Уинкли, будучи наследницей столь богатой, что ее оперная ложа неизменно ломилась от поклонников, похоже, придерживалась именно такого мнения. В 1806 году самым заманчивым ее ухажером был баронет Джон Шелли пятнадцатью годами старше нее с «тревожной репутацией» закадычного друга принца-регента. Однако, поскольку ее опекун намеревался сосватать ее за собственного сына, а сводный брат был решительно настроен не пускать «гуляку» Джона на порог их дома, Фрэнсис не имела возможности как следует (в ее понимании) с ним познакомиться до того, как сэр Джон сделал ей предложение. На фоне светских сплетен, используемых прочими охотниками за ее приданым, чтобы лить ей в уши всякие байки о дорого обходящемся пристрастии к азартным играм и замужней любовнице Шелли, она была благодарна за блистательный отзыв о нем его близких друзей и ее ланкаширских соседей лорда и леди Сефтонов. Они полагали, что Фрэнсис «станет самой подходящей женой и выровняет характер» беспечного и добросердечного сэра Джона, да еще и спасет его от нависшей над ним перспективы финансового краха. При множестве всяческих свидетельств не в пользу ее фаворита из числа ухажеров лично она считала его «самым занятным из всех мужчин, с кем когда-либо доводилось беседовать», – и чистосердечное одобрение этих «дорогих людей» придало Фрэнсис уверенности в себе и побудило прислушаться к зову сердца и принять предложение Джона, сочтя, что ей под силу исправить этого повесу.