“…Все, что было достигнуто в Вудстоке, погибло от одного удара ножом…”
Так скажи мне, друг, откуда вырвался дьявол?
И где он был — на сцене, в музыке, в толпе, в стечении случайных (случайных?) обстоятельств? Или в законах рынка, которые заставляли музыкантов рваться к успеху любой ценой?Или в том, что была зима, ранние сумерки, скверное сочетание звезд на небе?
Большинство современников, потрясенных случившимся в Альтамонте, не винило за это “Стоунз”. Говорили о перетряхивании первоначального сценария, о низкой сцене, об ошибке с “ангелами”… Из музыкантов только Дэвид Кросби позволил себе моральное суждение: “Я не сказал им ни слова, когда увидел, чем все обернулось. Но я убежден, что они не поняли, что они совершили; я уверен, что никогда не поймут, почему их считают снобами. Я не люблю их. Я думаю, у них совершенно преувеличенное значение о собственной значимости…”
Похоже на правду, друг: где-то тут и зарыта вся чертовщина. Фестиваль, похоже, нужен был “Стоунз” любой ценой, чтобы завершить грандиозными эпическими картинами прославляющий их фильм, который они планировали выпустить на экраны раньше, чем фильм о Вудстоке. Выходит, они хотели быть первыми в мире — а это известная дорожка, на которой встречный прохожий, внезапно улыбнувшись, многим-многим раскидывал руки для дружеского объятия: “Рад вас видеть! Полагаю, вы меня помните?” И только когда эти многие-многие, часто такие же растерянные и подавленные, как “Стоунз” после Альтамонта, тщетно пытаясь вспомнить, как зовут встречного, высвободившись из его крепких объятий, вдруг замечали вместо генеральского ботфорта или лакированного ботинка раздвоенное копыто, отороченное рыжей шерстью… Черт! Ну, да ладно: чего теперь-то уж, когда дело сделано… Черт — так Черт. Бизнес — так Бизнес. Очень, очень скоро, уже в начале 70-х, в мире шоу-бизнеса “Стоунз” действительно стали брендом № 1. Может быть, это было и не совсем то, о чем они мечтали, но тут уж ничего не поделаешь — Сатана врет, как черт, плетет свои кольца, и если в игре с ним выпал “чет”, не стоит пытаться переиграть его и ставить на “нечет”.
Я специально посмотрел фильмы о Вудстоке и об Альтамонте, чтобы составить мнение об этих фестивалях и понять, какое впечатление произвели они на современников. Конечно, впечатления эти потрясающе различны. Фильм о Вудстоке с самого начала окрашен эмоционально очень положительно (молодые ребята, трактор, скошенная трава…). Почему становится адом Альтамонт, непонятно. Но он становится адом с самого начала. Голая земля вместо зеленой долины, пожухлая трава, автострада на заднем плане, участок разбитой дороги для “смертельного дерби”... Странная окраска всего, тускловатый зимний свет. Толпа в черном. Присутствие рокеров с запада (все поголовно в толстых кожаных куртках): они сидят на автобусах, их колонна на мотоциклах довольно бесцеремонно пробивается к сцене… Они не имеют (тогда уже) ничего общего с хиппи и хиппующими обывателями, это посланцы нового, очень жестокого мира.
Люди стекались в Альтамонт так же, как на Вудстокский фестиваль. Ехали на машинах сплошным потоком, шли пешком по дорогам и прямо по полям, несли детей на плечах… Пускали мыльные пузыри, несли воздушные шарики, красные знамена… Но почему-то там, перед сценой, половина из них упилась и уторчалась настолько, что уже не соображала, что к чему…
Ни одна революция не достигала своих целей, и карнавальная революция — не исключение. Чем шире становилась аудитория рок-н-ролла, тем она становилась пассивнее. Может, дело и в том, что была зима — в Альтамонте как-то все замерзло: не было уже равноправных участников праздника, была огромная толпа, которая пришла ловить кайф и пожирать эмоции…
Оператор поймал несколько прекрасных кадров человеческой натуры: вот лицо командира “ангелов”, который смотрит на Джаггера с нескрываемой ненавистью, как бы не понимая, как вот это хрупкое, кривляющееся на сцене существо оказалось во много раз удачливее и богаче его; вот сладострастное лицо девушки, которую просто прет от музыки; а эта совершенно обдолбана, раздевается, ломится к сцене, покачивая тяжелыми грудями; Кейт Ричардс что-то кричит толпе, “Стоунз” замолкают, мелькают встревоженные лица устроителей концерта: “или вы сейчас же прекратите это побоище, или они вообще не будут играть…”
О том, что в Вудстоке все было далеко не так благополучно, как показано в кино, говорит только огромное количество грязи, которое оставили после себя люди на зеленом, частью уже вытоптанном поле. Грязь могла бы и не войти в этот фильм. Тогда он получился бы совсем розовым; но что-то заставило режиссера все-таки включить эту грязь. Возможно, Альтамонт был близок; возможно, и фильм о Вудстоке можно было бы снять как страшный фильм. Но такой задачи не было. Это был фильм о начале рок-н-ролльной эры, он был полон оптимизма и потому главным клипом фильма стали голые детишки, играющие с ударной установкой, когда музыканты куда-то ушли. Вот будущее. Вот завет: любовь, цветы и музыка. Фильм о Вудстоке был снят просто: камера была включена в тот момент, когда наступил Рай. И сняты люди в Раю. Люди без греха. И музыка Рая. А как снимался Альтамонт, я не понимаю. Потому что предвидеть, что все это действо — которое и красиво даже, и завлекательно, и на первых порах не вызывает особых опасений — очень плохо закончится, было ведь невозможно. Ну, невозможно было предвидеть, что те же люди, люди Рая, которые были в Вудстоке, в Альтамонте передерутся, будут лезть на сцену и падать вниз с разбитыми в кровь головами… А впечатление такое, что оператор по минутам знал, что произойдет. И все это снято. И безумная толпа, и судороги ее ненависти, драки, убийство, прекращение концерта, и отлет на вертолете группы… Наконец: как будто уцелевшие после какой-то невиданной катастрофы, в черноте, по мокрому, в луче голубоватого прожектора полю бредут врозь растерявшиеся кучки людей…
Вот такое сильное действие оказывает фильм. Он гораздо более глубокую правду говорит, чем была потом высказана. Если серьезно, то он говорит о том, что эпоха рок-н-ролла кончилась. Ибо новый мир, рожденный новой музыкой, оказывался ничуть не лучше старого…
Может показаться странным, но, когда в 1994 году решено было провести ретро-концерт в честь двадцатипятилетия вудстокского фестиваля, Мик Джаггер язвительно заметил: “Те музыканты, которые решили вновь выступать в Вудстоке, должны были бы помнить, что лучше не возвращаться на место преступления”. Что имелось в виду? Какое преступление было совершено? Или это — обычное ворчание человека, которому судьба вместо Вудстока “подарила” Альтамонт?
Возможно, как честный бизнесмен, Мик посчитал преступлением попытку сыграть на ностальгических чувствах тех, кто поверил в рок-н-ролльную революцию. Потому что Вудстокв конце концов оказался фестивалем несбывшихся надежд и несостоявшейся справедливости (для поколения, которое участвовало в нем). Дилан, который пел о том, что “времена меняются”, не пришел на похороны своего друга и братка Фила Окса, спившегося от тоски. Он хотел быть честным и показать, что братства больше нет. И времена действительно изменились. И братства больше нет. И ничего не осталось. Вот в чем штука. А так красивенько все было…
Когда случился Альтамонт, я учился во втором классе. С тех пор прошло очень много лет. Рок-н-ролл излился, подобно вулканической лаве и застыл в хорошо известных каждому любителю формах. Вся эпоха рок-н-ролла продолжалась от силы лет десять, но детонация, произведенная ею, затронула сознание последующих поколений и, смею думать, в каком-то смысле влияет на наше сознание до сих пор. Конечно, для большинства рок стал просто развлечением, одной из тех безопасных музык человечества, которая, год от года совершенствуясь внутри себя, никогда уже, однако, не поднимет целое поколение на штурм старого мира. Лишь для немногих “изобретателей” эпоха рок-н-ролла сохраняет свое значение, как одна из коллективных попыток людей совершить экзистенциальный прорыв, расширить сознание. И я бы сказал, что это была удавшаяся попытка: это выяснилось полвека спустя, когда стало возможным беспристрастно судить о результатах. Она очень изменила сознание человечества, необыкновенно раскрепостив его: она смела границы государств и рас, всесторонне изменила культуру, по-новому поставила проблему человеческой свободы (вырвав этот аспект бытия из рук государства и вернув его каждому отдельному человеку), вернула людям интерес к религии, возродила трансовые практики и употребление психоактивных веществ в магических целях; она увидела многие проблемы человека и человечества как бы из будущего, хотя масштаб этих проблем не мог быть верно определен. Наконец, она продемонстрировала, каким мощным преобразующим сознание инструментом может быть музыка. Поэтому новому поколению предстоит еще и еще расширять музыкальное сознание до границ, которых я своим старым уже умом провидеть не могу.