Он лежал возле своей будки с закрытыми глазами, и только едва уловимое движение шерсти над заметно проступившими ребрами говорило о том, что он дышит, что он жив.
Дмитрич коснулся рукой лохматой головы собаки и почувствовал, как та, судорожно вздрогнув, приоткрыла глаза. Помутневший взгляд был устремлен не на хозяина, а куда-то мимо, немного, вдаль. Старик присел рядом на траву, закурил, глубоко затягиваясь. Стало трудно дышать, какой-то отвратительный ком сдавил горло.
Умирал Жук…
«Как же так, без него… – думал старик, забыв про сигарету и не замечая, как огонек подобрался к пальцам.
Незаметно подкрадывалась ночь. Пес снова приоткрыл глаза и вздохнул – тяжело, как-то совсем по-человечески. Он по-прежнему смотрел вдаль. Старик вспомнил, вернее даже не вспомнил – мысль пришла неожиданно: собаки не умирают дома…
Он нащупал рукой ошейник, почти вросший в некогда могучую шею собаки, отсоединил цепь. Потом отошел к вагончику и сел на деревянный чурбан, на котором обычно колол дрова.
Собаки не умирают дома… Жук не мог идти, не мог подняться. И потому он полз – медленно, едва заметно. Полз, пытаясь притупившимся нюхом поймать какой-то одному ему известный запах. Запах далекого предка, не знавшего цепи и ошейника, не имевшего хозяина…
В эту ночь старик не спал – лежал с открытыми глазами и вслушивался в тревожную тишину.
Он вспомнил, как иногда Жук срывался с цепи, пропадал где-то по несколько суток и все же возвращался домой. Что за сила гнала его тогда, здорового и сильного, к цепи и ошейнику? И что за сила заставляла умиравшего уползать от них?
Он не знал ответа.
Не дожидаясь, когда рассветет, старик снял со стены старый дождевик, накинул на себя и вышел из дома. Небо на востоке розовело, земля дышала полной грудью, дышала влажно и глубоко. Дмитрич провел рукой по траве, набирая в ладонь росы, умылся и пошел туда, куда вечером уползал Жук.
Проходя мимо пустой будки, он споткнулся обо что-то и едва не упал. На земле холодно поблескивала цепь. Сердце старика больно сжалось – в его представлении Жук и цепь всегда были неразделимы, как нечто единое и естественное. Сейчас же, глядя на мертвую цепь, ему стало особенно тяжело.
Пес не мог уйти далеко. Он лежал на мокрой траве, вытянувшись своим большим телом, с открытой пастью, в которой тускло желтели клыки.
Дмитрич расстелил дождевик, завернул в него труп собаки и медленно, ничего не замечая вокруг, побрел обратно к дому. Мокрые растения цеплялись за ноги, было скользко, но он шел, прижимая к груди уже остывшее тело Жука – осторожно и бережно.
Под акацией он выкопал яму, опустил в нее завернутого в дождевик Жука, засыпал землей. Только теперь, бросив последнюю горсть земли, он почувствовал, как что-то в нем прорвалось, лопнуло… Слезы хлынули из глаз старика, и он, даже не пытаясь утирать их, уткнулся лицом в шероховатый ствол дерева.
Кто-то тронул его за плечо – рядом стоял Андрей. Сейчас слова были бессильны. Андрей понимал это, но все же хоть прикосновением пытался утешить боль старика.
Они стояли молча над холмиком свежевырытой земли и не пытались скрыть своего горя. Они прощались с другом, прошедшим через все беды и радости…
Утро было ясное. Солнце поднялось уже высоко, и старик чувствовал его лучи на своем лице – с каждой секундой они набирали силу, и вот уже стало припекать.
Дмитрич глубоко вздохнул и огляделся: все вокруг сияло, залитое солнечным светом. Старик знал, что тяжесть утраты еще долго будет жить в сердце, и с удивлением подумал, что это почти не огорчает его.
Глава девятая
Ночью старик долго не мог заснуть. Постель казалась жестче, чем обычно. Грубые швы на бушлате под головой давили и впивались в кожу. Мысли роились потревоженным ульем. В сознании всплывали образы из детства, иконы в бабкиной спальне, шепот её молитв и плавные движения рук, благословлявших всякий раз.
Сон долго не шел. В висках пульсировали мысли. Жизнь неслась перед глазами. Немое кино черно-белыми отрывками мелькало под закрытыми веками. Редкие отрывки были яркими и несли с собой запах. Вспоминалась юность. Деревня. Покосившийся дом. Цветет сирень, запах перебивает керосин, которым бабка заправляет лампу. Трудно дышать, спазм давит грудь.
Утро пришло тяжелым похмельем. У кровати старик нащупал бутылку, потянулся, чтобы её поднять, но уронил, и бутылка глухо покатилась по полу.
– Сука… – выдохнул дед и остался лежать неподвижно, тяжело дыша.
На столе стояла бутылка пива. Вчера старик забыл её закрыть пробкой, и содержимое выдохлось. Налитое в стакан пиво больше не поднималось пеной. Дмитрич отпил большой глоток и поморщился. В голове пронеслась мысль: «выдохшееся пиво – как вся моя жизнь, пить противно, а вылить жалко».