30 Мейер Н. Семипроцентный раствор. Пер. И. Полоцка.
31 В романе «Семипроцентный раствор» одержимость Холмса погоней за Мориарти объясняется детской травмой. Отец Холмса, обнаружив, что жена ему изменяет, застрелил ее и потом себя. Шерлок и Майкрофт узнали об этом от Мориарти, своего учителя математики.
32 «Безобразная невеста» подробно разбирается в гл. «Шерлок на кушетке».
#доктор
Черный доктор и белый халат
Когда мы читаем о том, чем занимается Шерлок Холмс – равно как и все его многочисленные литературные потомки, – нам представляется, что мы наблюдаем за уникальным и необыкновенно увлекательным занятием, которому по уровню интересности практически нет равных. У Конан Дойля яркость жизни главного героя оттеняется рутинным существованием полицейских, которым он помогает, – Лестрейда, Грегсона и прочих служащих Скоттленд-Ярда. И еще в большей степени – профессией его друга, доктора Джона Уотсона. Причем эта профессия настолько несущественна, что у Дойля он очень редко кого-либо лечит: все аспекты его медицинского ремесла отражены в нескольких сценках (оказание первой помощи очередному клиенту; заключение о причинах смерти – впрочем, Холмс его тут обычно превосходит; мимолетные упоминания о пациентах). Фактически профессия Уотсона сведена к обращению «доктор», в том же роде, что и «сэр», «почтеннейший» и т. п. Однако столь ли нейтрально это обращение?
Этот вопрос заинтересовал меня задолго до того, как зародилась идея книги, до выхода «Шерлока» или «Доктора Хауса». Читая разнообразную литературу, я обратила внимание на то, что в европейской (как и в русской) прозе конца XVIII – начала XIX века доктора:
а) как правило, не лечат;
б) обращение «доктор» часто замещает #имя собственное;
в) редко бывают главными героями, но тем не менее оказываются на поворотных точках повествования;
г) обладают особыми знаниями и умениями, вплоть до явной магии и чародейства;
д) как правило, одиноки или крайне несчастливы в любви и семейных отношениях.
Много лет я подбиралась к этой теме с разных сторон – от студенческих изысканий, основанных на центральных произведениях русской литературы (таких, как «Герой нашего времени» или же «Отцы и дети»), до более развернутых, рассматривающих уже массовую литературу 1820-1850-х годов. Литературоведческие исследования дополнялись историческими – каким был статус врачей в обществе того времени, когда была разрешена частная медицинская практика, где получали медицинское образование и т. д. В результате к моменту, когда мы заинтересовались «Доктором Хаусом», я находилась в процессе работы над диссертацией, посвященной теме медицинского дискурса в русском романтизме1. И с того момента эти две работы шли параллельно, подпитывая и дополняя друг друга.
С точки зрения современного человека сам факт того, что докторов постоянно сдвигали на окраины сюжета, кажется полным абсурдом – сейчас медицинская профессия весьма уважаема и престижна (в одной из серий «Доктора Хауса» Хаус застает своего друга Уилсона за тем, что тот вырезает купоны из газет. «Ты что? – спрашивает он его, – у тебя же шестизначная зарплата!»). Так было не всегда, и хотя врачи, обслуживавшие королевский двор и высокопоставленных государственных деятелей, вели роскошную жизнь, рядовые представители этой профессии зачастую бедствовали и прилагали огромные усилия для того, чтобы выжить («Казалось, мне суждено было ничего не добиться в своей профессии»2,– пишет Сэмюэл Уоррен, рассказывая о злоключениях молодого врача). И в довершение всего, к врачам нередко относились с некоторой брезгливостью и страхом – медицина представлялась «нечистой» в глазах обывателя («Он смотрел в глаза, которые видели это, касался руки, которая притрагивалась к мертвецу» – так реагирует юноша на рассказ врача о смерти поэта3).
Писатели осмысляют это отторжение, боязнь, неприятие медицинской профессии по-разному, от откровенного фарса, включающего в себя «длинную череду шарлатанов и гротескных лекарей, начиная елизаветинской драмой и кончая доктором Слопом из Лоренса Стерна»4, до зловещей фигуры черного, демонического доктора, персонажа готического романа и #романтической новеллы. Одним из произведений, вдохновивших меня на изучение места врачей в литературе, стала повесть Альфреда Виньи «Стелло» (1832), построенная в форме беседы юноши Стелло и «Черного доктора». Чтобы отвлечь Стелло от тоски и сплина, доктор рассказывает ему истории гибели трех поэтов – Чаттертона, Жильбера и Андре Шенье в разные эпохи (от последних лет монархии до террора французской революции). Сразу бросается в глаза несколько вещей – присутствие (но не участие) доктора в различных исторических событиях; его подчеркнутая холодность («Доктор остался холоден, как статуя царя зимой в Санкт-Петербурге»; «– А Китти Белл? Что стало с Китти? – осведомился Стелло, заглядывая в холодные глаза Черного доктора») и одновременно яркость и гениальность («На мгновение Стелло показалось, что с ним говорит сама мудрость»). Доктор явно занимает «пограничное» положение – не случайно ему п ре д оста в л я ется говорить именно о предсмертном состоянии героев его новелл. В его прозвище и полном отсутствии имени отражена демоничность – доктор принадлежит ночи (отсюда его черное облачение), а в финале, на рассвете, исчезает. Впрочем, и сам Стелло также оказывается не вполне реальным: