Эта книга посвящается памяти Владислава Щедринского, просто Владика для всех, кто его любил, от мала до велика, а он очаровывал сразу и навсегда, человек редкого мужества, с бездонным сердцем. Мы, дети, ждали его приездов, как ждут восточного ветра, с которым прилетит Мэри Поппинс. Мы, взрослые, ждали его приездов с неослабевающей детской радостью. А потом ветер просто подул в другую сторону…
Его прощальный ситком
#рейхенбах1
Это – поистине страшное место. Вздувшийся от тающих снегов горный поток низвергается в бездонную пропасть, и брызги взлетают из нее, словно дым из горящего здания. Ущелье, куда устремляется поток, окружено блестящими скалами, черными, как уголь. Внизу, на неизмеримой глубине, оно суживается, превращаясь в пенящийся, кипящий колодец, который все время переполняется и со страшной силой выбрасывает воду обратно, на зубчатые скалы вокруг. Непрерывное движение зеленых струй, с беспрестанным грохотом падающих вниз, плотная, волнующаяся завеса водяной пыли, в безостановочном вихре взлетающей вверх, – все это доводит человека до головокружения и оглушает его своим несмолкаемым ревом. (А.К. Дойль, «Последнее дело Холмса»).
Намереваясь убить своего героя, Конан Дойль прежде всего уводит его из привычных декораций Бейкер-стрит, клубов и улиц Лондона, превращая уход Шерлока Холмса в яркое зрелище. Как будто предчувствуя долгое кинематографическое будущее для этой эпохальной схватки, писатель окружает ее пейзажем одного из самых величественных и красивых мест Европы. Героическая гибель Холмса в Рейхенбахском водопаде, призванная «избавить общество от дальнейших неудобств, связанных с его [Мориарти] существованием», показана как прощальный фейерверк «зеленых струй, с беспрестанным грохотом падающих вниз»2.
Однако оказалось, что читатели, непосредственные современники Дойля, были совсем не готовы к тому, чтобы навсегда похоронить своего любимца. Финал «Последнего дела Шерлока Холмса»3 нанес сокрушительный удар прежде всего по «Стрэнду», журналу, выпускавшему рассказы Конан Дойля: более двадцати тысяч читателей отказалось от подписки, и для всех последующих поколений редакторов «Стрэнда» смерть Холмса стала синонимом «ужаснейшего происшествия»4. Сам Конан Дойль получил огромное количество писем с просьбами и проклятиями; по слухам, даже королева была недовольна такой развязкой холмсианы5. После того как «Стрэнд» и американский журнал «Кольере» предложили ему баснословный гонорар6, писатель все же уступил всеобщему напору и написал «Пустой дом» (опубликован в октябре 1903 г.), в котором ретроспективно объяснил, каким же образом изворотливому сыщику удалось спастись из рейхенбахской пропасти.
Пораженный откликом публики (чьей эмоциональной реакции он отнюдь не разделял), Конан Дойль вновь засел за рассказы о Холмсе, утешаясь мыслью о больших гонорарах7, но логикой и правдоподобием своего объяснения утруждаться не стал. Это следует, например, помимо прочего, из небрежного обращения с деталями: так, борьбу бартицу (изобретенную современником Дойля Эдвардом Бартоном-Райтом и пережившую недолгую популярность буквально за пару лет до написания «Пустого дома»), владение приемами которой помогло Холмсу выжить, Дойль ошибочно называет барицу и выдает ее за японскую систему единоборства. Отчет Холмса, укладывающийся в несколько абзацев, писан широкими мазками: карабкание вверх-вниз по отвесной скале, уворачивание от каменных глыб, сбрасываемых герою на голову подручным Мориарти, и сразу, без передышки, пеший ночной поход по горам. Штрих-пунктиром обрисовываются пребывание Холмса в экзотических странах вроде Тибета, Персии и Судана, а также его неутомимая повсеместная деятельность все эти годы, в которой успехи на дипломатическом поприще непринужденно сочетаются с достижениями крупного ученого8. Все это на одном дыхании преподносится Уотсону, который, помимо легкого обморока в духе викторианских барышень и пары восторженных восклицаний, ничем другим не выдает своего потрясения и готов безоговорочно удовлетвориться любым наспех скроенным объяснением своего великого друга и немедленно приступить к очередному совместному приключению.
Вопрос о том, насколько подобный отчет удовлетворил современников Дойля, заставивших его воскресить Холмса, бесспорно, заслуживает отдельного исследования. Холмсиана с самого начала побуждала читательскую аудиторию к активному сотворчеству, что отразилось в пастишах еще при жизни автора, затем пьесах, экранизациях и, наконец, вольных вариациях и интерпретациях холмсианских тем, сюжетов и мотивов. В первую декаду XXI в. произошел, пожалуй, самый значительный всплеск интереса к холмсиане, выразившийся в целом «букете» фильмов и телесериалов, так или иначе отсылающих к «Запискам о Шерлоке Холмсе».