Суждение это (или точнее — это интуитивное провидение) наделяло Сталина целеустремленностью и силой. В деталях практики его политика и политика противников во многом перекрещивались. Все, даже те, кто с наибольшей надеждой оглядывались через плечо на Германию, сходились в том, что Россию предстоит отстроить. Все согласно осознавали, что индустриализацию России придется форсировать, следовательно, необходимы будут некоторое развитие и коллективизация сельского хозяйства, хотя бы для того, чтобы высвободить рабочую силу для промышленности, многие из этих шагов диктовались самой жизнью. Выбор и принятие политических решений ограничены, естественно, куда более жесткими рамками, чем это принято думать, даже при диктатуре многое зависит не от произвольного выбора (тем паче — прихоти), а от предопределенных факторов, вот почему какие-то процессы протекают сходным образом, независимо оттого, кому выпадает их регулировать 14 осуществлять.
Оригинальность Сталина — скорее в мере, нежели в типе. Формула «построения социализма в одной стране» жестче всех других, равным образом и концепция ускоренно насильственной индустриализации впадала в большую крайность. Страну предстояло силой втащить в современное индустриальное государство за половину жизни поколения, иначе она отстала бы безнадежно. Что бы Сталин ни натворил, в этом он был явно прав».
И еще: «Полную власть, абсолютное и безусловное правление Советским Союзом Сталин обрел в 1929 году, продолжая натравливать правых против левых, тех и других — против центра, а центристов — против обоих флангов, почти до конца, до лихорадочной попытки Бухарина навести связующие мосты с Троцким, все они продолжали недооценивать Сталина. С точки зрения личных отношений победа Сталина до времени выглядела вполне цивилизованно. Троцкого сослали. Тогда и подумать было нельзя, что кого-то убьют. Некоторые оппоненты Сталина получили приличные посты, оставались близки к правительству.
Не теряя времени, он приступил (в какой-то мере был вынужден к этому, ибо ход подобных процессов неумолим и неизбежен, тут одна из причин, почему его враги оказались столь слабы) к величайшей из всех промышленных революций. «Социализм в одной стране» должен был заработать. России в десятилетия предстояло сделать примерно то же, на что у Англии ушло 200 лет. Это означало: все шло в тяжелую промышленность, примитивного накопления капитала хватало рабочим лишь на чуть большее, чем средства пропитания. Это означало — необходимо усилие, никогда ни одной страной не предпринимавшееся. Смертельный рывок! — и все же тут Сталин был совершенно прав».
И наконец: «К 1934 году он преуспел в том, чтобы, нет, не сделать Советский Союз сильным, но — вывести его на путь обретения силы. Теперь мы знаем больше, чем прежде, о морфологии революции. Точно через такой же интервал времени, семнадцать лет после первой вспышки, еще одна революция, китайская, выросшая из иных корней и совершенно в иной культуре, втянулась в острые внутренние конфликты. Идентичный опыт был у Сталина. Он был разумен, но обезличенно беспощаден, убежден, что его режим (и, разумеется, его личное положение) должен оставаться неприкосновенным. Сталин знал об опасностях автократического правления, в заговорах разбирался как никто: извне ему грозила отнюдь не вероятная, а весьма определенная перспектива неизбежной войны, заговоры были вероятны — в партии, в армии.
За тридцать лет до того он возглавлял тайные революционные организации, секретнейшие из секретных, и знал: единственный противовес тайным организациям — тайная полиция. Сталин готов был использовать и использовал тайную полицию, как никто прежде ее не использовал. Ему нужно было уничтожить, и он уничтожил самое возможность альтернативного правительства: не только оппозицию, но и тень оппозиции в самых отдаленных закоулках, откуда могла бы выйти другая администрация. С помощью таких мер он, режим, страна выстояли в войне. После войны времени на передышку не было вовсе. Ему приходилось приглядывать за Америкой, вооруженной атомными бомбами. Вновь, в который раз, режим нуждался в защите. Те же самые меры. Та же секретность, такие же, если потребуется, жертвы невинных, и так — до тех пор, пока не останется никого, кто и мог бы стать средоточием опасности».