Стоя над двумя выжившими с мира-крепости Голгис, Ультрадесантник спросил:
— Я могу чем-нибудь помочь, Кузнец Войны?
Дантиох не смотрел на тетрарха — глаза Кузнеца Войны были обращены на Вастополя. Древний лежал неподвижно в боевом доспехе на полу, прислоненный к стене. Серую кожу черепа покрывали тонкие пряди седых волос, а лицо отмечали морщины преждевременных веков. Молочно-белые глаза дергались и блуждали между Дантиохом, Никодимом и мостиком.
— Наш благородный брат уходит, — сказал Дантиох. Его слова звучали глухо и отдавали одиночеством и простой печалью утраты. Почтенный Вастополь не только пережил ужасных хрудов на Голгисе. Он сопротивлялся холодному зову смерти и прошел через муки старения, чтобы еще раз послужить своим братьям. Преждевременно вырванный из своего металлического чрева, Вастополь по-прежнему цеплялся за жизнь. До сих пор.
— Он был нашим летописцем, — сказал Дантиох, — и хранил память о наших триумфах. Однажды на Голгисе он сказал мне, что эти истории прошлого готовят нас к трудностям настоящего, как укрепление или цитадель, построенная на фундаменте древней скалы. Я не обладаю его искусством — я создаю в железе и камне то, что он выразил бы в словах. Тем не менее, я живу, чтобы рассказать историю о последней победе Железных Воинов: последнем триумфе IV Легиона на службе Империуму. Он бы хотел, чтобы история продолжалась. Увы, его история, — сказал мрачно Дантиох, — как и история нашего Легиона, подошла к концу.
— Кузнец Войны, — медленно начал Никодим, — в этом нет необходимости. Я однажды заверил тебя, что у лорда Жиллимана есть план. Ты безупречно исполнил свою роль в нем, Железный Воин. Лорду Жиллиману по-прежнему нужна такая находчивость и такое мастерство. Империум слаб, Дантиох. Глаз Железного Воина сможет заметить такую слабость, а верная рука — исправить ее.
— Что еще ты хочешь от меня? — спросил Кузнец Войны.
— Встать плечом к плечу с лордом Жиллиманом и помочь ему укрепить Императорский Дворец.
— Укрепить Дворец… — повторил Дантиох.
— Да, Железный Воин.
— Пертурабо заставит нас заплатить за такие фантазии.
— Возможно, — серьезно сказал Никодим. — Но я считаю, что залог твоей сегодняшней гениальной победы был в признании факта, что Шаденхольд, при всем его неприступном великолепии, падет. Лорд Жиллиман разделяет твой взгляд. От такой вероятности зависит будущее человечества. — Ультрадесантник смолк, давая остальным время осознать это чудовищное предположение.
Дантиох не ответил. Вместо этого он смотрел, как оставшиеся крупицы жизни покидают тело его друга и боевого брата. Покрытые коркой веки Вастополя задрожали, затем глаза закатились и мягко закрылись, и сухой шелест предсмертного вздоха покинул губы воина-поэта.
Последнее, что Почтенный Вастополь услышал, прежде чем затих в вечном сне, это слова Дантиоха, обращенные к Ультрадесантнику:
— Ты говоришь об искусстве разрушения. В этом потомки Пертурабо не знают равных: они неукротимы в битве и несравненны в науке осады. Покажи мне дворец, и я скажу тебе, как Железный Воин сможет захватить его. Затем я покажу, как ты можешь остановить меня. Я не знаю, сколько еще буду служить Империуму, но обещаю тебе вот что: сколько бы железа ни осталось внутри этой старой брони, оно твое…
Железо внутри. Железо снаружи. Железо повсюду. Империи возникают и разрушаются. Я сражался с древними расами галактики, и мои братья Легионес Астартес будут и далее сражаться, встречая новые угрозы и опасности, пока еще не известные. Мы — Империум железа, а железо — вечно. Когда наша плоть давно забудется, став жертвой врага внутри или врага снаружи, железо будет жить дальше. Наши ульи падут, а могучие флоты обветшают. После того как наши отполированные временем кости от легкого ветерка распадутся в прах, наше оружие и доспехи еще многие годы будут целы. Следы воинственной расы: железо лоялистов и предателей. Они расскажут нашу историю — предостерегающую повесть для потомков. Железо не заботит ни вера, ни ересь. Железо вечно.
Наши доспехи, клинки и болтеры потускнеют, покроются коррозией и сгниют в песках какого-нибудь далекого мира. Их тусклый блеск скроется под ржавчиной и исчезнет. Серое станет бурым, а бурое — красным. В забытом ржавеющем осколке нашей павшей империи железо вернется в свое изначальное состояние, возможно, чтобы когда-нибудь снова послужить другой глупой расе. И хотя слабость моей плоти подвела меня, как и слабость плоти моих братьев в конце концов подведет их, наше железо будет жить дальше. Потому что железо — вечно.
Из железа рождается сила. Из силы рождается воля. Из воли рождается вера. Из веры рождается честь. Из чести рождается железо. Это Нерушимая литания. Да будет так вечно.
1. Schadenhold — от нем. Schaden — вред, ущерб и англ. Hold — крепость
2. Государь Император и железо вечны (лат.)
А. Дембски-Боуден Грозное оружие
Создав их для того, чтобы оберегать человечество,
мы породили легион нелюдей, чья единственная цель -
защищать то, что им более не понятно.
Долг свой они выполняют с гордостью,
проклятие сносят с честью;
но пусть никогда не будет забыто то, что
мы сделали с лучшими сынами Калибана.
Империум в своей бесконечной жажде власти
взрастил не воинов с человеческой добротой в сердце -
он создал ангелов с сердцами холодными, как сталь.
Ни одна душа, столь сильно измененная, никогда вновь не обретет то,
что утратила. Ни одно оружие, столь грозное,
нельзя использовать, не заплатив при этом положенную цену.
I
В этом сне зверь никогда не умирает.
Он видит, как тварь крадется между деревьев, прижимаясь гибким телом к земле, каждое движение — омерзительно плавное, словно в звере нет костей. Уши прижаты к черепу, когтистые лапы бесшумно ступают по снегу. Зверь охотится, увлеченно, но бесстрастно, и его мертвые кошачьи глаза блестят безжалостным голодом.
Мальчик стреляет, но промахивается.
Холодную тишину разрывает хлопок выстрела, тварь вертится на снегу, с призрачной легкостью ступая по земле и рыча на врага. Черные иглы, подрагивая, поднимаются из белого меха, более плотного на спине и шее — инстинктивная реакция защиты. Хлесткий хвост зверя двигается в угрожающем темпе, сворачиваясь и резко распрямляясь в такт сердцебиению мальчика.
На мгновение он видит то, о чем говорили старшие рыцари, то, что он сам всегда считал выдумками дряхлеющих воинов, которые приукрашивают свою меркнущую славу напускным красноречием.
Но что-то есть в черных глазах зверя, что-то помимо элементарного желания выжить. Он смотрит прямо в эти глаза и понимает: это примитивный разум, разум злой, несмотря на свою животную простоту. Это длится лишь миг; затем зверь выплескивает наружу ярость, издавая что-то между влажным львиным рыком и хриплым ревом медведя, и звук звонко разносится в холодном воздухе.
Мальчик стреляет снова. Еще три выстрела эхом отзываются в лесу, и с ветвей падают снежные шапки. Дрожащие пальцы силятся перезарядить примитивный пистолет, но зверь бросается всей тяжестью мускулистого тела на грудь мальчика, отшвыривает его назад, опрокидывает на скованную морозом землю. Падая, мальчик чувствует, как массивные снаряды выскальзывают из ладони и рассыпаются по снегу. Туша, придавившая его сверху, лишает сил, не дает вздохнуть. Легкие с трудом вбирают в себя воздух, пропитавшийся зловонным дыханием зверя; он затылком чувствует каждый выдох, горячий и влажный, смердящий, как распадающаяся опухоль. Чем бы ни была эта тварь, она гниет изнутри. Тонкая струйка слюны капает с челюстей на голую шею мальчика.
Замахнувшись через плечо, Корсвейн изо всех сил бьет пистолетом по черепу твари. Слышится глухой треск проломленной кости и жалобный, почти кошачий визг. Зверь отшатывается от него, и мальчик ползет прочь по снегу, поднимается на ноги, бежит, спотыкаясь. Шепот стали — он обнажает меч почти с себя ростом, держит его обеими трясущимися руками. Зверь подкрадывается ближе, злой голод в глазах уступил место животной настороженности. Хлопья снега медленно падают на клинок и замерзают холодными бриллиантами.