К предвзятости моралиста Джером добавляет преувеличения литературного художника, лепящего эпоху, и адвоката, раздувающего бриф. Его сатиры напоминают сатиры Ювенала или нашего времени; приятно осознавать, что женщины всегда были столь же очаровательны, как и сейчас. Как и Ювенал, Иероним обличает беспристрастно, бесстрашно и экуменически. Он шокирован тем, что даже среди христиан встречаются наложницы, и еще более шокирован тем, что они прикрываются притворством, будто бы они упорно практикуют целомудрие. «Из какого источника эта чума «дорогих любимых сестер» проникла в церковь? Откуда взялись эти незамужние жены? Эти романтические наложницы, эти блудницы-однолюбки? Они живут в одном доме со своими друзьями-мужчинами; они занимают одну комнату, часто одну кровать; и при этом они называют нас подозрительными, если мы думаем, что что-то не так».14 Он нападает на римское духовенство, чья поддержка могла бы возвести его на папский престол. Он высмеивает завитых и надушенных церковников, которые часто посещают модное общество, и священника, охотящегося за наследством, который встает перед рассветом, чтобы навестить женщин, еще не успевших встать с постели.15 Он осуждает женитьбу священников и их сексуальные отступления и убедительно доказывает безбрачие священников; только монахи, по его мнению, являются истинными христианами, свободными от собственности, похоти и гордыни. С красноречием, которое могло бы привлечь Казанову, Иероним призывает людей отказаться от всего и следовать за Христом, просит христианских матрон посвятить своих первенцев Господу в качестве подношений, причитающихся по Закону,16 и советует своим подругам, если они не могут поступить в монастырь, по крайней мере, жить девственницами в своих домах. Он близок к тому, чтобы оценить брак как грех. «Я хвалю брак, но только за то, что он производит мне девственниц»;17 он предлагает «срубить топором девственности дерево брака».18 и превозносит безбрачного апостола Иоанна над Петром, у которого была жена.19 Самое интересное его письмо (384) — к девушке Евстохии об удовольствиях девственности. Он не против брака, но те, кто избегает его, спасаются от Содома, и болезненных беременностей, и плачущих младенцев, и домашних забот, и мук ревности. Он признает, что путь чистоты также труден и что вечная бдительность — цена девственности.
Девственность можно потерять даже от одной мысли…. Пусть вашими спутниками будут те, кто бледен лицом и худ от поста…. Пусть ваши посты будут ежедневными. Омывайте слезами свою постель и поливайте слезами свое ложе по ночам…Да охраняет тебя уединение покоев твоих; да занимается с тобою Жених внутри…. Когда наступит на тебя сон, Он придет за стену, и просунет руку Свою в дверь, и коснется живота твоего (ventrem). И ты проснешься, и встанешь, и воскликнешь: «Я болен любовью». И услышишь, как Он отвечает: «Сад закрытый — сестра моя, супруг мой; источник затворенный, фонтан запертый».20
Публикация этого письма, по словам Иеронима, «была встречена ливнем камней»; возможно, некоторые читатели почувствовали нездоровый интерес к этим странным советам человека, очевидно, еще не освободившегося от жара желания. Когда через несколько месяцев (384 г.) умерла молодая аскетичная Блезилла, многие обвиняли ее в аскезе, которой ее научил Иероним; некоторые язычники предлагали бросить его в Тибр вместе со всеми монахами Рима. Не раскаявшись, он обратился к истерически скорбящей матери с письмом, в котором утешал и обличал ее. В том же году скончался папа Дамасий, а его преемник не возобновил назначение Иеронима папским секретарем. В 385 году он навсегда покинул Рим, взяв с собой мать Блезиллы Паулу и ее сестру Евстохию. В Вифлееме он построил монастырь, главой которого стал сам, женский монастырь, в котором сначала Паула, а затем Евстохия председательствовали, церковь для общего богослужения монахов и монахинь и богадельню для паломников в Святую землю.
Он устроил себе келью в пещере, собрал там свои книги и бумаги, отдался учебе, сочинению и управлению и прожил там оставшиеся тридцать четыре года своей жизни. Он спорил на острие пера с Хризостомом, Амвросием, Пелагием и Августином. Он написал с догматической силой полсотни работ по вопросам казуистики и библейского толкования, и его труды охотно читали даже его враги. Он открыл школу в Вифлееме, где смиренно и свободно обучал детей самым разным предметам, включая латынь и греческий; теперь, став святым, он почувствовал, что может снова читать классических авторов, от которых он отрекся в юности. Он возобновил изучение иврита, которое начал еще во время своего первого пребывания на Востоке, и за восемнадцать лет терпеливой учености добился того великолепного и звучного перевода Библии на латынь, который известен нам как Вульгата и остается величайшим и самым влиятельным литературным достижением четвертого века. В переводе, как и в любой другой столь масштабной работе, были ошибки, а некоторые «варваризмы» просторечия оскорбляли пуристов; но его латынь стала языком богословия и письма на протяжении всего Средневековья, влила в латинские формы гебраистские эмоции и образы и подарила литературе тысячи благородных фраз, отличающихся компактным красноречием и силой.* Латинский мир познакомился с Библией так, как никогда прежде.