Эгиль представляет себе свою семью в виде ограды, построенной из шестов; смерть – как брешь в этой ограде. Мы не можем полностью отдаться мощному чувству, которое возникает у нас в ходе чтения этой поэмы, пока не поймем, что это за брешь, а также в чем заключается значение слова «помощь». Страдания одного человека не могут не затронуть семью. Связь здесь столь крепка, что личность просто не может существовать отдельно; стоит лишь чуть ослабить узы, и он падает, самый беспомощный из всех созданий.
Эллин существует как отдельная личность, живущая в пределах сообщества. Германский индивид существует как часть или, скорее, персонификация целого. Можно было бы предположить, что сильное душевное потрясение должно заставить индивида вырваться за пределы фрита, ощутить себя самостоятельной единицей и обрести собственный голос. Но в реальности происходит обратное: чем сильнее потрясение, тем больше личность растворяется в роде. В мгновения, когда человека охватывает сильное чувство, род целиком и полностью завладевает им. Скорбь Эгиля по погибшему сыну – это не скорбь отца; это скорбь родича, который выражает горе устами отца. Из этой страсти и рождается весь пафос поэмы.
Если мы хотим по-настоящему понять таких людей, как Эгиль, мы должны задать себе вопрос: в чем заключается скрытая сила, которая делает родственников неразделимыми? Сначала мы узнаем, что они называют друг друга словом друг (friend), а лингвистический анализ этого слова показывает, что оно означает тех, кто любит друг друга; но этот путь ведет в никуда, поскольку этимология не говорит нам ничего о том, кого нужно любить. Мы, возможно, приблизимся к пониманию, отметив этимологическую связь между словом friend и двумя другими, которые играли огромную роль в социальной жизни тех лет: free и frith. В слове frith (мир) мы получаем собственное определение родственников фундаментальной идеи, лежащей в основе их взаимоотношений: словом «фрит» (ст. – норв. fridr) они обозначали что-то имевшееся в них самих, силу, которая делала их друзьями друг другу и «свободными людьми» по отношению к остальному миру. Но даже здесь мы не можем принять значение этого слова, как само собой разумеющееся, ибо века не прошли для него даром. Такие слова, как «конь» и «повозка», «дом» и «котел», мало изменились под воздействием культуры, но слова, предназначавшиеся для обозначения духовных ценностей, несомненно, претерпевали коренные изменения в ходе духовных трансформаций, происходивших в душе северян за прошедшую тысячу лет. И чем ближе по своему происхождению лежит слово к центральной части души, тем более резкие перемены его ждут.
Среди слов, отмеченных влиянием христианства и гуманизма, одним из самых примечательных является слово «фрит». Если мы присмотримся повнимательнее к старому значению этого слова, то увидим, что оно было более крепким; его крепость в наши дни уступает место слабости. Слово «фрит» в древности было менее пассивным, чем теперь, в нем было меньше покорности и больше воли. В нем присутствовал также элемент страсти, которая теперь скрылась под спокойствием.
Фрит – это любовь, которая связывает родственников. Однако чувство это не следует понимать в современном, сентиментальном смысле. Доминирующей нотой фрита была защищенность; только внутри фрита человек ощущал себя в полной безопасности.
Фрит – это дружба и взаимовыручка, воздержание от агрессии по отношению друг к другу. Как бы ни сталкивались желания конфликтующих родственников, с каким бы упорством отдельные горячие головы ни искали своего собственного пути в меру данной им Богом мудрости, не может быть и речи о вооруженном конфликте. Возможно лишь столкновение идей и чувств в попытке выработать устраивающее всех решение. Родственники не могли поднять руку друг на друга. В тот момент, когда человек узнавал, что противник – его родич, он опускал оружие. Нет сомнений, что добрые родственники могли яростно спорить друг с другом, но, в чем бы ни заключалось дело, всегда был – должен был быть – один конец всем спорам: решение, которое устраивало всех и приводило к миру. Это и есть фрит.