Домковые и лицевые урны известны в VII–VI вв. до н. э. в так называемой Hausurnenkultur (культуре домковых урн) междуречья Эльбы – Заале в Восточной Германии (Peshel, 1972: Е 1, Е 2); оттуда этот культурный импульс мог в равной мере распространиться и на север, в ясторфско-ютландский ареал урн кимврского типа, и в Восточное Поморье, также связанное с этим же северным ареалом. Нельзя не заметить, что распространение идеи лицевых урн в VII–VI вв. до н. э. (не столь уж отдаленное от времени основания Рима – 753 г. до н. э.) словно прокладывает с юга на север, за полтысячелетия разведывая для следующих поколений, маршруты странствований тевтонов и кимвров. Первопроходцы этих путей в Северную и Среднюю Европу дали неясные, но действенные импульсы консолидации населения формирующегося Барбарикума.
Не столько вещевой инвентарь, сколько иконография лицевых урн, с четким разделением на мужские и женские, обязательным «вооружением» первых и устойчивым «этнографическим убором» вторых (изображаются шейные гривны, особенно тщательно – воротничковые, Halskragen, тутулы и булавки, фибулы, серьги в «натуральном» виде часто гроздьями продеты в отверстия ручек-«ушек» урны), свидетельствует об обособлении и росте большой массы организованного и вооруженного населения. Сосредоточенный в Поморье, этот «вооруженный народ», «люд» – очередной ljod, tjod отдаленной периферии будущей Germania Libera (между Кельтикой и Сарматией античных географов) – вскоре переходит в Средней Европе, между Одером, Вислой и Неманом, к энергичной и широкой экспансии, поглощая ближайшие группы, прежде всего лужицкой культуры, и распространяясь по всему восточному ареалу позднелужицких групп до Силезии на юге и Белоруссии на востоке.
По мере этой экспансии происходит, однако, весьма показательная эволюция, проявляющаяся в погребальном обряде и типологии лицевых урн. Основной, максимальный ареал поморской культуры характеризуется в V в. до н. э. на территории Великопольши, Куявии, Мазовии, до Полесья, сокращением коллективных захоронений и переходом к индивидуальным погребениям в небольших каменных ящиках, грунтовыми могильниками (иногда продолжающими прежние, лужицкие). Лицевые урны сохраняют упрощенное изображение черт лица (нос, глаза) и прежнюю антропоморфность, но пропорции сосудов изменяются, округлые тулова с коротким горлом отличаются от классических поморских Gesichtsurnen. В керамическом комплексе обязательны округлобокие сосуды с прямой, низкой и широкой шейкой, налепным валиком, хроповатой нижней частью. Распространяются яйцевидные хроповатые горшки, двуручные сосуды (ясторфские по облику). Инвентарь прежний: туалетные наборы, ножи, иглы, пряслица, шилья, изредка копья и украшения кельто-германских форм: прежде всего фибулы (в мужском уборе по две, в женском – одна), пояса с металлическими застежками (Кухаренко, 1969; La Baume, 1964).
Поморскую культуру на этой фазе максимального распространения в южной и основной части ее ареала дополняет сосуществующая с нею, и во многом производная от нее, культура подклошевых погребений IV–III вв. до н. э. Главные ее отличия – массивные клоши (перевернутые горшки, накрывающие урну), каменные кладки и ящики, оскудение форм керамического набора, отсутствие металла.
Фазы экспансии и эволюции – от культуры лицевых урн к поморской культуре и культуре подклошевых погребений, при устойчивых исходных импульсах ясторфского (нижнеэльбского и ютландско-сконского) и скандинавского происхождения в давний и устойчивый ареал древней лужицкой культуры (развивавшейся в Польше – Германии в течение предшествующей тысячи лет), – обрисовывают картину «незавершенного этногенеза». Нордический компонент мигрантов, консолидированный в Поморье, поглощает основную часть лужицкого ареала, вместе с его населением, и постепенно как бы размывается устойчивым лужицким субстратом, теряя собственные исходные и обретая исконные лужицкие черты (наряду с распространяющимися ясторфскими и общеевропейскими кельтскими, раннелатенскими). Упрощенная структура культуры подклошевых погребений подготавливает неясный следующий этап эволюции, однако он остается в значительной мере нереализованным.
Если культура лицевых урн представляла собою «ядро» складывающегося народа, то можно допустить, что первоначальный германский его компонент в «этническом состязании» был размыт местной этнокультурной основой; возможно, с этого времени этноним венеты/венеды, ассоциирующийся с лужицкой культурой прежде всего, наследуется ее преемниками и одновременно получает более широкое распространение и значение: топонимия vend- (Vendsissel, Vendel) выявляется от Ютландии до Уппланда, в основном ареале – наследована вандалами (лутиями) первых веков, но с носителями культур поморского круга распространяется и далее на восток, где «между германцами, сарматами и феннами» помещает своих венедов I в. Корнелий Тацит (Тацит, 1969: 372–373).