Там он наслаждался всем, кроме свободы. Вскоре он написал стихотворение "Эпитет господину герцогу д'Орлеану", протестуя против своей невиновности и прося об освобождении. Оно было удовлетворено, и к концу года он вернулся в Париж, порхая и рифмуя, иногда непристойно, часто поверхностно, всегда ловко. Поэтому любая способная сатира, анонимно появлявшаяся на столиках кафе, приписывалась ему. В начале 1717 года появилась особенно острая диатриба, в которой каждое предложение начиналось со слов J'ai vu - "Я видел". Например:
Я видел Бастилию и тысячи других тюрем, наполненных храбрыми гражданами, верными подданными.
Я видел, как люди жалеют о том, что находятся в жестком рабстве.
Я видел, как солдаты гибнут от голода, жажды... и ярости.
Я видел дьявола в женском обличье... правящего королевством....
Я видел, как разрушали Порт-Рояль....
Я видел - и это касается всех иезуитов, обожающих....
Я видел эти злодеяния, а мне еще нет двадцати лет.95
Очевидно, что эти стихи относились к Людовику XIV и госпоже де Ментенон, и они должны были быть написаны янсенистом, врагом иезуитов, а не нечестивым скептиком, который все еще питал добрые чувства к Обществу Иисуса. Настоящим автором был А. Л. Ле Брюн, который позже просил у Вольтера прощения за то, что позволил ему взять на себя вину.96 Но сплетни превозносили Аруэ за поэму; литературные собрания упрашивали его прочесть ее, и никто (кроме автора) не верил его отрицаниям. Доклады регенту обвиняли его не только в J'ai-vus, но и - и, по-видимому, справедливо - в латинской надписи "Puero regnante..." - "Царствует мальчик [Людовик XV]; правит человек, печально известный отравлениями и кровосмешением;... общественная вера нарушена [крах банка Лоу];... страна принесена в жертву надежде на корону; наследство, на которое рассчитывали; Франция вот-вот погибнет".97 16 мая 1717 года в письме де Каше было предписано "арестовать сеньора Аруэ и доставить его в Бастилию". Поэта застали врасплох в его комнатах, и ему разрешили взять с собой только одежду, которая была на нем.
Он не успел распрощаться со своей нынешней любовницей Сюзанной де Ливри; его друг Лефевр де Генонвиль занял место на ее лоне; Аруэ простил их философски: "Мы должны мириться с этими рогатинами".98 Через несколько лет Лефевр умер, и Вольтер написал на его память стихи, которые могут служить примером таланта молодого бунтаря к изящной поэзии и нежных чувств, которые всегда были в нем глубже, чем его сомнения:
Il te souvient du temps, et l'aimable Égérie,
В прекрасные дни нашей жизни,
Мы любим троих. La raison, la folie,
Любовь, очарование и нежные ошибки,
Все это объединило наши три чувства.
Как мы счастливы! Даже с учетом этого недостатка,
Триста лет прекрасных дней,
Не откладывайте свою радость на потом.
Молодые, здоровые, удовлетворенные, без средств к существованию, без предрассудков,
В духах настоящего рождаются все наши желания,
Как нужна нам эта огромная насыщенность?
Мы обладаем большим счастьем, мы имеем удовольствие.99 II
Сюзанна вышла замуж за богатого маркиза де Гуверне и отказалась принять Вольтера, когда он пришел к ней домой. Он утешал себя мыслью, что "все бриллианты и жемчуга, которые украшают ее сейчас, не стоят одного ее поцелуя в прежние времена".100 Он больше не видел ее, пока через пятьдесят один год не вернулся в Париж, чтобы умереть; тогда, в возрасте восьмидесяти трех лет, он решил навестить овдовевшую маркизу, которой было восемьдесят четыре года. В этом Вольтере был дьявол, но и самое доброе сердце в мире.