Рис. 10. Повседневные обязанности на корабле в море
Условия жизни на корабле были нестерпимыми даже в хорошую погоду. Первым условием комфорта, горячей пищей, приходилось жертвовать, едва погода портилась. Еду готовили на неглубоком металлическом подносе-жаровне. Его наполняли песком и укрепляли двумя или тремя кирпичами, чтобы не ездил, а затем разжигали на нем уголья. В плохую погоду готовить таким способом было невозможно, ведь прежние корабли не резали волны, как нынешние, а скользили по ним, повторяя все колыхания моря. Ни один капитан в здравом уме не позволит разводить открытый огонь на переваливающемся с боку на бок деревянном судне. Еда состояла из продуктов, которые можно было засолить или засушить: говядины или свинины, вымоченных в крепком рассоле (солонины), вяленой или соленой рыбы, сухих гороха и бобов. Основным блюдом было некое подобие тушенки из вышеперечисленных припасов, то есть трапеза, которую можно приготовить быстро и без отходов, притом заглушая дурной привкус старой воды. Вода оставалась постоянной проблемой, потому что ее хранили в дубовых бочках, и через несколько недель пить ее можно было лишь в случае крайней необходимости. Вдобавок приходилось везти большое количество вина или уксуса. Хлеб заменяли оладьи или пресные лепешки, испеченные в золе описанного самодельного очага. Фрукты и овощи кончались спустя несколько дней после выхода в море, неудивительно, что спутником долгих путешествий стала цинга, дававшая самую большую смертность. Неустанный тяжелый труд моряков делал их особенно уязвимыми. Многие часы или даже дни они пребывали на своем посту – высоко на снастях, в борьбе с мокрыми, хлопающими на ветру парусами, откачивая воду, удерживая руль… и все это под аккомпанемент буйной качки. Когда же они сменялись с вахты, не находилось никаких приспособлений для сушки одежды, кроме ветра. Спали они где придется. До начала XVI столетия на кораблях не было иллюминаторов, и поэтому большую часть времени команда проводила на верхней палубе. На некоторых судах были устроены койки, но большинство матросов спали на тюфяках, набитых соломой, и укрывались своей дневной одеждой. Наверное, величайшим подарком, который принесло простым морякам открытие Америки, стал гамак, подвесная кровать, изобретенная бразильскими индейцами. Гамак подвешивали в ограниченных пространствах, где нельзя было устроить постель, и бурное движение корабля он преображал в ритмичное покачивание. Для того чтобы выдерживать такие тяжелые условия, требовалось хорошее питание, и отсутствие его говорит о необычайной выносливости моряков, совершавших удивительные путешествия, открывшие нам мир. Однако какими бы железными они ни были, цинга косила их ужасающе. В экспедиции Магеллана от этой болезни погибли все, за исключением пятнадцати человек. «Корабль мертвецов» – не плод богатого воображения, а реальный ужас, с которым морякам приходилось сталкиваться не столь уж редко. Прошло более двухсот лет, прежде чем научились побеждать этот недуг.
Впрочем, несмотря на подобные условия, корабельщику никогда не приходилось мучиться с набором команды, если речь шла о путешествии в Новый Свет. Моряки встречали старых своих друзей и соседей, которые возвращались домой, бахвалясь богатым платьем, звеня кошельками золота, и рассказывали о лежащем за морями Эльдорадо. Там золотые самородки валяются на земле, как галька, там в достатке рабов, так что европейцу не нужно работать самому. Эта точка зрения настолько закрепилась в мозгах, что первые поселенцы на Карибах предпочитали жить впроголодь, дожидаясь кораблей с провизией из Испании, но не обрабатывать плодородную почву под ногами. Подобные настроения преобладали в течение всех фантастических лет завоевания и ограбления Центральной Америки, когда золото ацтеков и инков лилось, казалось, неиссякаемым потоком. Алчному человеку оставалось лишь записаться в какое-нибудь неудобоваримое путешествие, сойти с корабля на берег, где он наверняка станет принцем из принцев. Какая соблазнительная, кружащая голову приманка для нищего, голодного, но энергичного европейца!
Глава 2
Двор властителя
Государь
На самой вершине общества эпохи Возрождения стоял князь (принц), человек, который благодаря политической ловкости и праву престолонаследия управлял своими владениями единолично и абсолютно. Одним из любопытнейших противоречий эпохи, ставившей превыше всего свободу личности, было то, что все легко воспринимали идею единоличного правителя. Однако на то существовали веские основания. В Италии, где эта идея достигла самой отточенной и блестящей формы, такой правитель рождался в яростных и нескончаемых схватках между группировками горожан. Отчаявшись добиться мира иначе как под властью одного человека, города отбрасывали республиканские идеалы и добровольно передавали власть в руки какого-нибудь выдающегося гражданина. Теоретически эту власть давали как бы взаймы, а не насовсем, но, насладившись ею однажды, люди не спешили возвращать ее назад. Такое происходило в Европе повсюду, где не было сильной наследственной монархии, и по тем же причинам. Германия больше остальных напоминала Италию путаной и беспорядочной мозаикой мелких государств. Парадоксально, но Германия – родина императора, провозгласившего свою власть над всеми монархами, – не имела собственного короля. В Англии монарх и подданные существовали в некоем грубом равновесии, но не было никаких сомнений, кто подлинный властитель. Французская монархия была абсолютной, однако в правление злосчастного безумца, короля Карла VI, первый герцог Бургундии сумел в 1360 году провозгласить собственное государство, которое он и его потомки практически превратили в монархию, чуть не разрушив этим Францию. Жизнь герцогства Бургундского оказалась краткой, потому что после смерти самого сильного и яркого герцога, Карла Смелого, в 1477 году его вновь поглотила Франция, однако на протяжении почти сотни лет она была столь блистательной, что ее не могли затмить даже дворы итальянских принцев. Испанская нация формировалась крайне медленно, и в ту эпоху в стране сохранялись следы средневековой структуры отдельных королевств.
Теоретически «князем» или «принцем» можно было назвать любого правителя, властвуй он над тысячами или миллионами подданных, и именно в таком смысле используют в своих трудах этот титул Макиавелли и другие политические писатели [5]. Однако принцы, внесшие наибольший вклад в развитие нового общества, были государями скорее малых, чем больших владений, и их общественное влияние далеко превышало их истинную власть. В конце концов их дворы оказались вытеснены с европейской сцены в процессе развития больших современных наций. Федериго да Монтефельтро, чей двор в Урбино служил образцом цивилизованного поведения на протяжении последующих трехсот лет, правил примерно ста пятьюдесятью душами. А число подданных, над которыми осуществляли прямой контроль Медичи, едва достигало четверти миллиона. Даже могущественные бургундские герцоги сохраняли свою независимость лишь благодаря царившему во Франции беспорядку. В предыдущие столетия большую часть энергии этих властителей забирала война, потому что ратные победы приносили не только славу – они означали выживание. Принц эпохи Возрождения должен был обладать не только и не столько мужеством и военным талантом, но замечательной ловкостью и тонким пониманием политики и финансов, так как война к тому времени перешла в руки профессионалов. Слава правителя больше, чем на воинских подвигах, зиждилась на культуре его двора, на покровительстве искусствам, на его способности беседовать с учеными людьми.