Мощный рывок обнажил недостающую часть волчьего рисунка. То, что там изображалось, крайне удивило обоих.
— Волк стал конём? — почесал в затылке Всеволод, — Почто ж его заместо коня в сани впрягли?
— А ты не видишь ещё одну важную часть? Присмотрись, — предложил Крестоплавский.
Всеволод тщательно рассмотрел рисунок, даже обошёл камень по кругу, приглядываясь к тому, что на нём было изображено. Волк вёз в санях наездника с острыми ушами, изображёнными точно так же, как и уши запряжённого животного.
— О, так у этого, в санях, тоже морда волчья! А мне говорили, оборотней не бывает! А вот этот кто?
Третий знак изображал что-то сгорбленное с множеством отростков. Михаил принял это сперва за паука, но затем подумал, что для восьми лап отростков явно многовато, да и расположены они совсем не как паучьи лапы! Это скорее напоминало рога, только почему-то шедшие в два яруса, один почти точно над другим.
Присмотревшись внимательнее, учёный, наконец, понял, что это не рога двойные, а два существа, сидящих одно на другом.
— Тоже, наездник, на ком, пока понять не могу, то ли козёл, то ли олень, то ли…Лось, наверное! Да, крупный слишком! И оба они, с наездником, сохатые!
— И что с этим делать?
— Не знаю, но думаю, их здесь не просто так вырезали! Слушай, у вас тут есть кто-нибудь, ведун, или, может, книга какая, где говорилось бы про Алатырь?
— Был свиток, в Зазнобограде, но его украли!
— Может, ещё где-то?
Всеволод призадумался. Было видно, что он уже знает ответ, и ему не очень нравится то, что надо будет сделать.
— Поговаривают, что в самом сердце чащи живёт ведьма, старая, как наша земля. Она видела, как действует Алатырь, знает, что на нём изображено. Но как до неё дойти, описано в свитках, недоступных простому люду.
— То есть, надо просто дойти до самой глубокой точки леса? Пошли, тогда, чем быстрее мы дойдём, тем скорее узнаем? — предложил Крестоплавский.
— Было бы хорошо, только у нас нет провизии, а идти придётся очень и очень далеко! — посетовал Всеволод. При этом от внимания Михаила ускользнул нехороший огонёк в глазах собеседника, — А идти назад надо через пчелиное поле, на котором мы свалимся без сил!
— А есть другой путь?
Наступило молчание. Наконец, рыжий сознался:
— Есть довольно опасный путь через Бурунные Топи, путь неблизкий, но всё же, это лучше, чем снова быть ужаленным! Вдобавок, там растут съедобные коренья и много клюквы, хоть какая-то пища, пока мы не вернулись в город!
— Дорогу покажешь?
— Конечно. Следуй за мной и пригнись, местные ели особенно колючи!
Стоило отойти от изрезанного мшистого камня, как из зарослей высунулись две головы, покрытых серыми капюшонами с искусной вышивкой.
— Не успели! Говорила же, надо было ползти быстрее! — досадно прошипела одна голова.
— Да как же быстрее, трава шелестит, нас бы услышали! Я итак, пока полз, покалечился! К тому же тут множество ядовитых гадов, одни жгучие жабы чего стоят! Стоит такой коснуться, кожу аж огнём жжёт!
— Остаётся надеяться, что они вернутся. Беззубый возомнил себя властителем времён года, что ж, пора показать ему, насколько опасными могут быть заблуждения. Одно дело травить байки среди собутыльников в зазнобоградском шалмане, и совсем другое — вмешиваться в суть мироздания. Ты, Мокей, сам-то помнишь, с чего началась история этого камня?
Мокей, тучный, парень с щетиной, торчащей так, будто его за подбородок драли все окрестные псы, кивнул, не сводя с камня глубоко посаженных глаз, наполненных благоговением и страхом.
— Давным-давно, когда земля только появилась из небытия, её окутывал зелёный туман. Он насытил землю первобытной силой, и она заполыхала огнём. Так опалённая земля породила почву, а из угасающего пламени вышла Горящая. Это была девица неземной красоты. Скучно стало ей на пустой земле, пригорюнилась она и пошла искать хоть какую-нибудь живую душу. Долго ли, коротко ли блуждала Горящая, да только не нашла она ничего живого. Тогда взяла она себя за косу, дёрнула, что есть мочи, да и бросила оземь. На том месте, куда волосы упали, пробилась первая на свете трава. Зацвела она, дала ягоды. Выросли ягоды наливные, упали на землю, и поднялись из них в неистовом танце три девки прекрасные. Многие лета спустя их за это так и прозвали — плясовницами. Куда бы ни ступали они, везде пробивалась трава, вырастали исполинские деревья. Вскоре вся земля стала душистым садом, да только слишком стало на ней деревьев много. Вытянули они из земли почти всю силу плодородную. Тогда взглянули девицы на свои сарафаны расшитые, да и сотворили по подобию узоров на них соха могучего, чтобы он траву лишнюю съел. Получился он чёрным, аки ночь, необузданным, как сама природа, вдобавок свойство имел доселе невиданное — исторгал он из себя такой студёный ветер, что на что бы он ни дохнул, всё тотчас снегом покрывалось.