Героическое сказание не является, конечно, смешением мифа и истории; сущность народного эпоса — поэтическое выражение событий, преображенных фантазией и подчиненных традиционной устной эпической технике} и нормам эпических воззрений коллектива. Поэтому для понимания эпических песен важнее всего свидетельство о верованиях и политических воззрениях народных масс. Всякий народный певец стремится сообщить своим слушателям занимательное повествование. Вук Караджич писал: «Истиною является то, что в народных песнях (как, впрочем, и во всех остальных) не следует искать подлинной истории; но повествование, которое в юнацких песнях самое главное, и в песнях хорошего ■певца никогда не противно здравому народному, ему свойственному, разуму» 13.
Герхард Геземанн, исходя из наблюдений Радлова, И. Майера, Хойс-лера и Мурко, показал на многих примерах, что песни южнославянских гусляров подвергаются определенной стилизации. Исторические события стесняются рамками эпической техники. Так, например, в начале первой мировой войны в сербском военном госпитале в Карагуевце гусляр воспел смерть на, поле брани сына одного из врачей. В начале песни два воройа с окровавленными крыльями и клювами опускаются на крышу казармы. Полковник спрашивает зловещих птиц, откуда они прилетели 14.
Реальные события подчиняются схемам, которые весьма медленно эволюционируют. Эта стилизация песни «может затронуть самую структуру исторических происшествий» 1В. Филипп Вишнич, знаменитый гусляр времен Вука Караджича, несомненно прекрасно был осведомлен о битве на Мишаре, однако вместо Сулеймана Паши Скопляка, командовавшего турецкими войсками, Вишнич говорит о Кулине-капитане (Мехмеде Куле-новиче из Боснии), который в противоречии с исторической истиной якобы пал на поле брани, пораженный рукой сербского вождя Карагеор-гия. Куленович был известен в сербских кругах и более «типичен» как беспощадный враг сербов, чем Сулейман Паша. Несомненно, такие трансформации происходили и в старых песнях, подвергавшихся к тому же целому ряду изменений при устной передаче в течение долгого времени. Над гусляром тяготеет традиция, заставляющая его представлять события такими, какими они должны были быть, а не какими они были в действительности.
Нельзя не согласиться с тем, что исследование структуры народных песен чрезвычайно важно для лучшего понимания эпоса, однако не следует преувеличивать значение «композиционной схемы». Особенно вызывают сомнения попытки отыскать «прасхемы» — занятие столь же бесплодное, как и теоретические восхождения исследователей старой школы к «первоначальному сюжету» при помощи мозаики различных вариантов.
Исследователь, стремящийся идентифицировать героев эпоса с историческими лицами, встречает на пути своем еще одно затруднение. Хроники, летописи, отчеты о путешествиях и даже архивные документы XV—XVIII вв. на Балканах нередко содержат сведения, почерпнутые из народных песен или устного прозаического предания (процесс: «из народа в книгу»).
Для людей средневековья не существовало резкого различия между летописью, преданием и героической песней15.
Сведения как из устных, так и из письменных источников могли рассматриваться как одинаково достоверные и дополняющие друг друга. Весьма вероятно также, что некоторые летописные повествования проникли в эпическую народную песню, что было необходимо для обновления памяти, особенно когда гусляр стремился перечислить королей из рода Неманьичей, или воскрешал предания о гибели сербского царства. Эти сведения он в большинстве случаев получал устно, от грамотных людей, каковых в сербском народе было гораздо больше, чем обычно предполагается (процесс «из книги в народ»). При .этом сами летописные сведения нередко были окрашены эпической традицией. Легко доступная народу кириллическая письменность не создавала той бездны между грамотеем и неучем, которую мы наблюдаем—при латинской письменности — в странах германских. Эти взаимосвязи важны для истории мотивов и сюжетов, однако заимствование книжных тем еще не определяет древности песен. Мы вполне уверены в том, что монахи и книжники не создали народного эпоса, хотя и оказывали на него некоторое влияние. Поэтому теория Бедье при современном знании техники устного творчества показала свою полную несостоятельность не только в, ее применении к сербской героической песне, но й в границах старофранцузского устного эпоса.
15
М. Браун. Связь между эпосом и летописью.— «Русский фольклор». М.— Л., 1960, т. 5, стр. 324—326. .