Рассмотрим песни несомненно фантастического склада, которые восходят к легенде, сказке, апокрифу или к устным версиям византийских или западных повестей, романов, новелл.
Возникает вопрос: следует ли считать песни с мифологическим сюжетом или мифологическими мотивами наиболее старыми, восходящими к отдаленнейшей истории южных славян? Рассказы о змееборстве, свадебных путешествиях с преодолением сверхъестественных препятствий, о вилах, конях, говорящих человечьим голосом — несомненно весьма почтенного возраста. Равным образом связи юнака-чародея с чудесными существами восходят к седой древности. Возможно сопоставление Вука Огненного Змея, исторически существовавшего, с Всеславом, князем-оборотнем русского эпоса18. Былина о князе-кудеснике, по словам
В. М. Жирмунского, «позволяет восстановить типичный сюжет древней богатырской сказки, очень мало видоизмененной и восходящей к дохристианскому времени — с характерным для богатырской сказки «задним фоном» мифологических представлений»19. На князя Всеслава, по-видимому, были перенесены черты героя древнейшей дохристианской богатырской сказки о князе-оборотне. Такое же перенесение мифологических свойств на героев XV в. произошло и в сербском эпосе (Вук Огненный Змей, Банович Секула). Мотивы из сказок могли постоянно вплетаться в эпическое повествование, нарушая правдоподобие и усиливая занимательность песни. Обычно гусляры и их слушатели допускали существование в природе чудовищ и вил, но порой появлялись и скептические замечания. Так, песня «Змей-жених» (мотивы которой восходят к Пан-чатантре) кончается:
Как нам лгали — так вам рассказали.
(Пер. Н. Гальковского)
(Ср. у Пушкина: Сказка ложь, да в ней намек...).
Можно также предположить, что мотивы сказочного, легендарного, агиографического характера проникали из книги в народ. Конечно, не следует думать, что монах или простонародный грамотей читал, а гусляры слушали и тут же сочиняли песню. Между книгой (рукописью) и гусляром мог быть посредник — человек с хорошей памятью, одаренный повествовательными способностями, который рассказывал о том, что случилось в стародавние времена. Впрочем, не будем преувеличивать значение сказочных элементов в сербском эпосе. Свадебные поездки, столь многочисленные, вряд ли отражают схемы и «цепочки мотивов» предполагаемого праэпоса. Их красочные подробности отражают реальные условия балканской жизни XV—XVII вв., когда провезти невесту и свадебные дары из Приморья в центральные области Боснии или из Буды к нижнему Дунаю было делом весьма опасным, требовавшим значительной вооруженной свиты и тщательного выбора деверя и верных сватов.
В сербских мифологических песнях встречаются отзвуки легенд Запада и сказок Востока. Остановимся на одном из сюжетов, вероятно более древнем, чем все песни так называемых «исторических» циклов. В песне «Царь Дуклиян и Иван Креститель» (см. перевод в этом сборнике) рассказывается, как два побратима играли у синя моря. Дуклиян подбрасывал золотую корону, Иван Креститель — яблоко. Яблоко упало в море. Дуклиян, чтобы утешить плачущего побратима, вызвался достать яблоко из морской пучины. Иван тотчас же полетел на небо и спросил у бога, смеет ли он поклясться его именем лживо, чтобы отнять корону у царя. Бог ответил, что может клясться, но не его именем. Когда Дуклиян вынес побратиму яблоко на берег и они возобновили игру, Иван нарочно бросил яблоко в море и снова стал жаловаться и причитать. Дуклиян и на этот раз согласился нырнуть на дно морское, но просил Ивана трижды поклясться, что он не тронет его короны. Иван поклялся именем божьим. Царь Дуклиян положил корону под шапку и приставил к ней ворона на стражу. Когда он погрузился в море, Иван заморозил воду и схватил золотую корону. Ворон закаркал. Дуклиян его услышал и, проломив двенадцать слоев льда, появился на суше. Распустив огненные крылья, он погнался за Иваном Крестителем и настиг его у небесных врат. Дуклиян схватил похитителя за ногу — с тех пор у людей на ноге выемка.
Симпатии певца скорее на стороне царя с огненными крыльями, который помогает побратиму в беде. Иван Креститель выведен как обманщик, вор и нарушитель клятвы. Похищенная корона называлась в конце песни солнцем, что указывает на космический характер этого мифа. Имя царя Дуклияна восходит несомненно к Диоклетиану (примечательно и то, что она возникла в Черногории, средневековая Дукля, родина римского императора). Однако связь с императором Диоклетианом скорее внешняя (влияние местных поверий). Вся песня-легенда пронизана неоманихей-скими (богумильскими) воззрениями, распространенными в средневековой Боснии5. В представлении неоманихеев сатана помогал богу творить мир и от ангелов получил «космический материал» — солнце, месяц, звезды. Вода (море) обозначает первоначальный хаос. Из этого хаоса ангел воздвиг солнце. В более строгих и древних манихейских легендах Сатана — единственный творец материального мира. Уже А. Н. Веселовский® связывал космическую корону с построением вселенной и солнечным символом, который находился и в знаменитом иудейском «Откровении Баруха», весьма ценимом богумилами. Известно, что по манихей-ской традиции Иван Креститель — лжепророк и ангел зла (может быть, отсюда в песне его козни и обманы). Весьма вероятно также, что песня представляет более новую фазу первоначальной легенды. В поздних богумильских текстах боснийские «еретики» относятся к Иоанну более терпимо. Быть может также, что некогда в легенде вместо Иоанна Крестителя был излюбленный богумилами евангелист Иоанн — как предполагал Веселовский. В разных версиях легенда эта распространена среди всех славянских народов и на северо-востоке Азии (у якутов, тюрков Алтая, тунгусов, бурят). Мы не считаем верным утверждение Веселовского, что она возникла первоначально в Сибири «независимо от Ирана». Веселовскому еще неизвестны были манихейские центры в Средней Азии20 и на Алтае, и в Восточном Туркестане, погибшие во времена нашествия монголов. Таким образом было несколько центров, откуда распространялась легенда, и балканский не зависел от среднеазиатского (сообщаясь с Сирией, Арменией и влияя на Италию и Южную Францию).
19
В. М. Ж и р м у н с к и й. Эпическое творчество славянских народов и проблема сравнительного изучения эпоса.— «IV Международный съезд славистов. Доклады». М., 1958, стр. 73. Автор считает, что между ыифом и эпосом обычно стоит — как переходная форма — богатырская сказка.
20
Н. Н. Schaeder. Urform und Fortbildungen des manichaischen Systems.— «Vortrage der Bibliotbek Warburg», 1924—1925, S. 84 (манихейские миниатюры из Восточного Туркестана. Изд. A. von Le Coq. Берлин, 1923).