Восстание Карагеоргия было воспето гуслярами, среди которых знаменитый слепец Филипп Вишнич особенно прославился как автор песен «Начало восстания против дахиев» и «Бой на Мишаре». Вишнич воспел великодушный поступок сербского вождя Ивана Кнежевича из Семберии (Босния), который отдал все свое богатство Кулину-капитану, чтобы выкупить пленных сербов. Песни о восстании Карагеоргия, об его бегстве в Россию 36, смерти, об убийстве Карагеоргием своего отца 37 создавались еще при жизни Вука Караджича. Гусляры, воспевавшие «новые времена», пользовались традиционными схемами, мешали быль с фантазией, однако нередко воссоздавали историческую атмосферу событий тех героических лет, когда сербы с оружием в руках поднялись против вековых угнетателей. Гусляры сочиняли также песни о более удачном для сербов восстании Милоша Обреновича и о войнах черногорцев с турками в XIX в. («Бой на Грахове» 1836 г.).
Говоря о циклах, я не касался вопроса, который еще недавно занимал в самой сильной степени литературоведов и фольклористов — вопроса о древности сербского народного эпоса. Умозрительно можно возвести сербскую эпическую песню к тем отдаленным временам, когда предки южных славян спустились с Карпат к Дунаю и расселились затем по Балканам. Можно также предположить, что в народе всегда слагались и пелись песни. Известны упоминания гимнов, посвященных св. Савве (XIII в.), и каких-то напевов (неизвестно, впрочем, на каком языке), которые исполняли люди, сопровождавшие Никифора Григора и византийских послов в Сербию (XIV в.). Однако все эти свидетельства смутны 38.
С достаточной вероятностью можно считать, что устные рассказы о событиях (анекдоты, повести, легенды, сказки) предшествовали героическим песням XV—XVI вв. на ту же тему. Были и небылицы воспринимались народными певцами, подчинившими повествование законам устной поэзии, которая могла быть до XV в. лирической и лиро-эпической. Но затем были найдены первоначальные схемы поэтического рассказа, отличающиеся от схем прозаического повествования. Вук Караджич считал лирические песни более старыми, чем юнацкие. Исходя из этого мнения, Т. Маретич утверждал, что именно лирические песни были формообразующими для более поздних, эпических. От лирики был воспринят и десятисложный, хореический в своей основе, стих и система сравнений, антитез, повторов и т. д. Маретич подкрепляет свое мнение и тем, что в народе параллельно существуют однотемные песни и прозаические рассказы (например, о Королевиче Марке). Таким образом, по Маретичу, эпическая песня развилась лишь в XV в. Эта гипотеза — несколько скептическая — все же более удовлетворительна, чем попытки обновить романтическую теорию, утверждавшую, что «кантилены» создавались тут же после боя 39. Нам, конечно, известны случаи в XX в., когда гусляры «по горячим следам» воспевали подвиги героев, однако распространять примеры (обычно художественно слабые) из времен упадка и вырождения сербского эпоса на древние времена вряд ли верно. Я не верю, что «песенные сообщения» (Berichte) создались тут же на Косовом поле или у берегов Марицы. Побежденные бежали в беспорядке и, вероятно, не имели досуга для сочинения эпических песен. Для создания легенды и песни необходима не только эпическая память, но и «эпическое забвение». События должны отодвинуться в прошлое. Об этом прекрасно знают гусляры, беседовавшие с Мурко, Пэрри и автором этих строк. Сюжет должен долго бродить по свету, обрастать мотивами (или терять их), пока не натолкнется на одаренного гусляра, чтобы из сказания стать песней, из притчи — поэзией.
В заключение следует обратить внимание на менее известные у нас южнославянские мусульманские песни, которые сербские литературоведы долгое время просто включали в мусульманский цикл. На самом деле эпос балканских мусульман сербского происхождения по «эпическому пространству» и художественному значению едва ли не равен христианскому эпосу и содержит сам несколько «циклов».
Песни южнославянских мусульман весьма часто содержат те же сюжеты, что и сербские, но они как бы «вывернуты наизнанку» (при подходе с христианской стороны). В эпосе Краины (Босния) мусульманские юнаки преследуют, берут в плен и убивают сербских юнаков. Если Марко Королевич встречается с Мусой разбойником — он побежден, если Джер-джелез-Алия выехал по большой торговой дороге из Сараева, то можно быть уверенным, что он переловит и перевяжет на горе Романии всех гайдуков, начиная от самого Старины Новака. В песнях гайдуков и уско-ков весьма излюблен мотив о том, как пленного юнака освобождает сестра или дочь турецкого бега и убегает вместе с ним. В мусульманских песнях, напротив, прекрасные христианки избавляют от неволи турецких юношей и делаются их женами. Но ни одна лишь идеологическая «перелицовка» примечательна в поэзии боснийских мусульман. Ее отличительная особенность — любовь к деталям, многословное и тщательное описание оружия, нарядов, коней, пиров. В ней встречаются эротические сцены, сербскому «классическому» эпосу не свойственные, чувствуется проникновение мотивов из восточной (преимущественно турецкой) сказки, из вариантов — известных и неизвестных — «1001 ночи». Особенностями мусульманской эпической песни является также некоторая вольность в размере (количество слогов в «десетерце» не всегда выдержано), а также изобилие турецких и арабских слов, которые, впрочем, встречаются в достаточной, хотя и в меньшей степени и в сербских песнях. Однако славянские антитезы, постоянные эпитеты, некоторые метафоры, наконец, традиционное для южнославянского эпоса повторение тесно связывают мусульманскую песнь с сербской. Не приходится сомневаться в том, что мусульманская эпика — явление более позднее, чем сербская. Она восходит к XVI в.
36
Песня «Расставание Карагеоргия с Сербией» начинается традиционным разговором вилы, которая зовет героя с горы (гусляр Саво Матов Мартинович).
37
В черногорском варианте песни о восстании против дахиев (Вук, IV, 25) гусляр рассказывает, что Карагеоргий убил отца, который защищал турка в своем доме. Не так в известном стихотворении Пушкина. Убийство отца Карагеоргием, по-видимому, не было выдумано певцами. Есть сведения о том, что Карагеоргий ранил Петра и приказал своим людям его убить, чтобы он не мучился. См. С. М а т и ч. Комментарий к песням Вука, IV, 25, стр. 534, и статью: А. В. Соловье в.— «Белградский Пушкинский сборник». Белград, 1937.
38
В сравнительно недавно появившейся статье А. Валотэ — Исторические источники (XII—XIV вв.) о древности и происхождении южнославянской эпической песни (в кн.: «Romanoslavia», II, Bucure^ti, 1958, стр. 273—284) я по нашел новых сведений
о «древнейшем периоде» сербского эпоса.
39
Так свято верил в XIX в. А. Павич. Его мнение повторено с незначительными вариантами в статье: Б. К р с т и h. Постанак и pa.moj народних песама о Косовском 6ojy.—«ТреГш конгрес фолклориста 1угослави]е».Цетин>е, 1958, стр. 83—99. См. основательную критику этого мнения в рецензии II. Банашевича в журнале «Прилози за каижевност, ]език, историку и фолклор», шь. 25," св. 3—4. Београд, 1959, стр. 315— 316.