Исследователи мусульманской эпической песни (Мурко, Шмаус) настаивают на ее феодальном характере. Известно, что еще в начале XX в. у многих боснийских бегов, сохранивших при Габсбургах имения и даже известную власть над крестьянами, существовали свои гусляры. «Эпическая среда» в мусульманских областях до самого конца XIX в. и даже начала XX в. поддерживалась среди непрерывных стычек с черногорцами, мятежей, гайдуцких подвигов и междоусобных войн. Однако легендарные времена юнацкой славы, когда верные бойцы султана гордо говорили —
Охранять нелегко нам Краину,
Утираясь кровавой рукою...
(Сб. «Матицы хорватской», III)
отошли в безвозвратное прошлое. Остались одни воспоминания о турецком могуществе и боснийской славе.
Современный югославский исследователь мусульманского эпоса
С. Назечич считает ошибочным принимать всю мусульманскую эпику за феодальную (при несомненном существовании феодальных черт) и полагает, что необходимо песни из Краины рассматривать параллельно с циклом ускоков, а некоторые другие — вместе с песнями о Бранковичах, Як-шичах и венгерско-хорватских героях XV—XVI вв. Он обращает внимание на те песни, в которых описываются столкновения между бедняками мусульманами и бегами. Певцы (в большинстве крестьяне) нередко прославляют простонародных юнаков, причем почти исключительно югославянского, а не турецкого происхождения40. Особенно примечательно в мусульманском эпосе появление женщин, переодевающихся в мужское платье и совершающих подвиги на поле брани. Они напоминают героинь Ариосто и Гундулича, а также богатырских девиц среднеазиатского и кавказского эпоса 28. Интересно также отметить, что в мусульманских песнях образованность считается добродетелью; особенно хорошо знали иностранные языки венгерские мусульмане (родом из Боснии). Так, Мустафа Орланович, их представитель, говорит:
Изучил я много книг и грамот,
И семью владею языками 41.
(И, Херман, I, 21)
Назечич отмечает также, что героини мусульманских песен обычно умеют читать и писать, и что в христианской (сербской) эпике не встречается такого протеста против угнетения женщины, как в мусульманской (см. «Хасанагиницу»).
Собиратели и исследователи мусульманского эпоса иногда удовлетворялись тем, что, обнаружив «новую» и весьма своеобразную эпическую среду, стремились описать ее и приблизить к нашему пониманию. Они обычно сетовали и на то, что мусульманский эпос в югославской народной поэзии — Золушка, о которой все забыли, интересуясь лишь сербской песней. Некоторые не только на материале сербского эпоса, но также и мусульманского изучали процесс разрушения и отмирания боснийской эпической среды в XX в. Иные же устремились на поиски магометанского Гомера, который якобы должен воссиять в самом конце развития южнославянского эпоса. Пэрри предполагал сначала, что слепым Гомером был кривой Гуссейн, родом албанец, певший на двух языках в конце XIX в. Но о Гуссейне сохранились лишь скудные сведения. Наконец «Гомер» был открыт в лице Авда Меджедовича из Биела Поля (быв. Новобазарского Санджака). «В гусляре Авдо Меджедовиче Пэрри нашел то, что он искал по всей стране — певца сказаний (the singer of tales), который мог спеть песни столь же длинные, как «Илиада» и «Одиссея»»,—пишет проф. Лорд 42. Действительно, летом 1935 г. Авдо Меджедович по заказу М. Пэрри спел песню «Свадьба Смаилагича Мехо» в 12 323 стиха. Он повторил эту же композицию для А. Лорда в 1950 г.— песня сократилась до 8488 стихов.
40
С. Н а з е ч и h. О неким питааима муслиманских епских njecaMa.— «Избор каижевних радова 1941—1951». CapajeBO, 1951, стр. 252—267.
41
Народне njecMe Мухамедоваца у Босни и Херцеговинп. Сабрао К. Херман. Т. I, 21. CapajeBO, 1888.