И в то же время первый морской лорд мог быть мягким, добрым и даже сентиментальным. Он был восприимчив ко всякому проявлению чувств и всегда стремился отвечать добром на добро. Его "жесткий рот" смягчался в ответ на улыбку, а улыбка полностью меняла выражение его лица. Маленькие дети — самые строгие судьи — тянулись к старому адмиралу, и ему очень нравилось, когда они трогали его парадный мундир, играли с орденами и звездами.
Но, пожалуй, самым удивительным, была глубокая религиозность Фишера. Адмирал свято верил в божественное Провидение и неотвратимость Страшного Суда. Каждый день первый морской лорд неукоснительно посещал утреннюю службу в Вестминстерском Аббатстве или в соборе св. Павла. Фишер очень любил просто посидеть и поразмышлять в церкви… Его знание текста библии было просто потрясающим. Он мог цитировать наизусть целые разделы. Письма и мемуары Фишера изобилуют выдержками и примерами из священного писания. Еще в 1870 г. он писал своей Кэтрин из Китая: "Моя дорогая Китти, я боюсь, ты скоро начнешь думать, что мои письма — это сплошные выписки из библии"[216].
Фишер никогда не играл в футбол или в крикет и даже не интересовался никаким из видов спорта. В юности он пробовал охотиться на кроликов в имении леди Хортон и однажды по ошибке выстрелил, и попал в дворецкого. Мелкая дробь не причинила ему особого вреда. Сам Фишер прокомментировал этот эпизод следующим образом: "Он был заносчивый и чванливый человек, и это пошло, ему на пользу"[217]. Тем не менее, описанный случай окончательно убил в нем всякий интерес к охоте. Единственным способом, которым адмирал поддерживал себя в хорошем физическом состоянии, были длительные пешие прогулки. Через всю жизнь Фишер пронес неистребимую любовь к танцам и даже в преклонном возрасте оставался непревзойденным танцором. Прогулка по палубе корабля или парку, чтение газеты или романа после обеда, беседа со старыми друзьями — вот, пожалуй, главные способы, с помощью которых Фишер отвлекался от работы и занимал свободное времяпрепровождение.
Немногие работали так, как это умел делать первый морской лорд. Спать Фишер ложился рано — обычно около 9.30 вечера. Зато в 6 или в 5.30 утра он был уже на ногах и готов к работе. Большую часть дел адмирал завершал в эти утренние часы еще до завтрака. Затем Фишер направлялся в Адмиралтейство. На службе он редко пользовался телефоном, предпочитая говорить о делах непосредственно. Адмирал не любил диктовать официальных циркуляров и часто писал приказы или докладные записки сам. Сохранилось большое количество его писем, написанных крупным размашистым почерком. Зачастую их автор не скупился на эпитеты для своих недоброжелателей, называя их "подлецами", "вонючками", "сутенерами", а то и кое-чем похуже. Распространенными прилагательными были "заразный" и "проклятый". Послания, адресованные близким друзьям, обычно заканчивались выражениями типа "Твой, до замерзания ада".
Фишер обладал поразительным запасом энергии для человека, которому за 60. Однажды врач, осмотревший пожилого адмирала, сказал, что его здоровья хватило бы на двух человек. Фишер остался очень доволен, и часто любил повторять эту фразу. Однажды капитан 1-го ранга Чарльз Уолкер не удержался и сказал первому морскому лорду: "Какое счастье, что это не так!. Только подумайте, что таких как вы, на флоте было бы двое!"[218]. В ответ Фишер только ухмыльнулся.
Все биографы адмирала сходятся на том, что Фишер был прирожденным администратором. Он имел прекрасную память, настойчивость в достижении поставленной цели и умение распределять работу между подчиненными. Как только принципиальное решение бывало достигнуто, разработку деталей первый морской лорд перекладывал на профессионалов, которым доверял. "Я не для того держу свору собак, чтобы гавкать самому", — одна из любимых поговорок создателя "Дредноута".
Фишер никогда не был догматиком. "Один осел из военного министерства написал бумагу, обвиняя меня в непостоянстве", — писал адмирал Джеймсу Бальфуру 14 апреля 1910 г. "Непостоянство — это пугало для дураков. Я гроша ломаного не дам за человека, который не может изменить намерений, если изменились обстоятельства! С какой стати я из принципа буду надевать плащ, если на улице светит солнце!"[219].