— Хватит, надоели! — вдруг громко взревел Ар и кинулся к стоящему на коленях юноше. — Вы все… Думаете я идиот?! Думаете я не вижу что здесь происходит?!
Он схватил молодого шурра за рог одной рукой, а другой прижал хладное железо к его горлу. По клинку побежала тонкая струйка крови. Шаман бросился вперед, а вместе с ним и остальные, но Ар, рыча и шипя, как дикое животное, рявкнул:
— Назад! Все!
Шурры отшатнулись. Юноша, изможденный, в шаге от смерти, заплакал. Его лицо исказилось гримасой боли и отчаяния, а вместе с ним, осознавая пропасть, в которую они попали, плакал и шаман.
— Прошу… Отпусти его. Просто отпусти. Не убил там — отпусти здесь, — тихо умолял он, протянув костлявую руку к кардийцу. Тот зарычал, прижал клинок сильнее. — Умоляю тебя. Мы вас не тронем, только… Только отпусти.
— Ты не смеешь обещать ему такое, — зло прошипела Манья. — Это не в твоей власти. И тебя, и твоего отпрыска давно пора живьем закопать!
Страх витал над толпой, окружившей кардийца и его добычу. Кто-то боялся за себя и за своих близких, кто-то — за свой дом, за Шуррах. Медленно, но верно приходило осознание случившегося. Та сила, которую открыл для себя юноша, была не для них. Нельзя было владеть такой силой, нельзя было давать чужакам о ней знать. И теперь их нельзя было отпускать. Но все же они медлили, никто не решался сделать первый шаг.
— Мам? А чего тут все собрались? — звонко прозвучал девичий голосок Нили.
Манья нервно сглотнула. Холодный пот побежал у нее по спине, когда шурры, отвлекшиеся на кардийца, расступились, и вперед вышла Люба, нежно, по-дружески приобнимающая дочь старосты. Ее рука ласково сжимала талию юной девушки-шурра, и лишь отсюда, со стороны было видно, как к животу ее был прижат нож.
— А чего собрались, мама? — повторила вопрос уже Люба, нервно поглядывая то на Манью, то на своего спутника-кардийца.
Она кивнула, и тот, отпустив сына шамана, но не разжимая меча, подошел к ней.
— Разве вы забыли сказать? — Люба склонила голову набок, положив подбородок на плечо девушки.
— О чем? — непонимающе спросила Ниля. — Ой, Мених… А ты чего зеленый?
— Привет… Ниля… — прохрипел сын старосты, слабо улыбнувшись.
Манья, сжимая кулаки, не сводила взгляда с Любы. В ее глазах разгоралась ненависть, казалось, что еще мгновение, и она набросится на незваную гостью, будет рвать, кусать, бить… Но нож, мягко поглаживающий шерстяной кушак на животе ее дочери давал понять, что ей нельзя сделать ни шагу.
— О чем? — раздувая ноздри от гнева спросила она.
— О том, что Ниля едет с нами. В город! — едва умудряясь стоять на ногах от волнения, Люба натянуто улыбнулась.
— Правда?! — радостно воскликнула девушка. — Мам, правда?!
Люба выжидающе устремила взор на Манью. Янтарные глаза, вмиг из удивленных, любопытных, стали напоминать женщине хищника, убийцу. Она не знала, кем была Люба, не знала, сколь безобидной она была, все, что она видела — заблудившуюся в полях тварь из знатного рода, что приставила нож к животу ее дочери. Она слишком хорошо знала, сколь незначительной для таких людей была жизнь недочеловека, урода с высоких полей Шурраха.
— Правда… — процедила сквозь зубы она, содрогаясь от гнева.
— Только мы очень-очень опаздываем. Караван уже уходит. Так что пора бежать. Скажи маме пока.
— Пока, мам! — радостно помахала рукой Ниля. — Пока-пока!
Ар, взяв Любу под локоть, вел ее к повозкам. Нельзя было поворачиваться к шуррам спиной, только не сейчас. Они должны видеть нож, и Люба должна видеть их. Только бы успеть, только бы уехать отсюда, как можно дальше…
— Быстрей, быстрей! — поторапливал их Цуйгот, подавая руку сперва Любе, а затем, бросив вопросительный взгляд, и Ниле. — Я свое слово держу! Цуйгот из торговой гильдии Гульпахов свое слово всегда-а-а держит! Ох и наворотили ж вы делов…
Хлестко свистнули поводья, заржали уставшие от долгой стоянки лошади, заскрипели плохо смазанные деревянные колеса. Прочь уходил караван, и позади оставался безымянный юрт, затерянный среди высоких полей окали, хлеба бедняков. Оставался позади страх, волнение. Там же, в зарослях, затерялся навсегда и грех, который взяла на себя Люба.