***
Когда последние стоны и разговоры затихли, когда единственным звуком осталась дикая волна, бьющаяся о борт корабля, Заль, лежащий рядом с Келефом, тихо прошептал:
— Почему надел обратно?
— Потому что иначе меня все узнают, — сжал губы Собака. — Кого-то… узнают во мне.
— Еще бы, — улыбнулся старик, похлопывая юношу по руке. — Тяжело не узнать лицо, изображенное на каждой иконе. Но ты ведь не он, да?
В груди гулко ухнуло сердце, вонзился в грудь очередной неприятный укол. Уж лучше физическая усталость и боль, чем то, что ощутил сейчас Келеф.
— Я не знаю кто такой “он”. Я вообще ничего не знаю. А все, кто меня видит, они…
— Видят не тебя, — горько вздохнул Заль. — Они видят его. Тагаца. Но парень, “собака” — плохое имя. Это нечистое, злое животное. Может, конечно, песня и смешная была… Но лучше выбери другое имя.
— Не-а, — тихо усмехнулся в ответ юноша. — Там, откуда я родом, есть поговорка: “с волками жить — по-волчьи выть”. А раз уж я здесь, на самом дне… В этой своре собак, думаю, такое имя мне подходит. Звучит.
Старик тихо, хрипло засмеялся, стараясь никого вокруг не разбудить.
— Ну, собака так собака. Уж не знаю что за гад сыграл с тобой такую злую шутку, но… Я рад, что ты с нами, хоть и сочувствую тебе. Хороший ты парень. Родители, наверное, гордятся.
— Хороший ты дядька, Заль, — негромко усмехнулся в ответ Келеф. — Да нет, не гордятся. Нет их. Никогда не было. Вот и рычу на всех.
— Сочувствую, снова, — вздохнул старик. — Все тут… С историей. Всех понахватали за ересь, за политику… Обычно на таких кораблях рабов куда-то отвозят, продают. Но не на этом. Тут мы все сгнием.
— Подожди, за политику? То есть…
— Нет тут ни убийц, ни воров. Все политические, все отправлены сюда умирать, кто как протянет.
И снова укол. Нестерпимая душевная боль, как и много раз до этого — сначала делаешь, потом стыдишься. Слишком много раз он попадал в ситуации, когда времени на обдумывание своих действий не было, слишком много раз потом жалел о содеянном.
Не было здесь злодеев. Не было преступников. Были люди, которых признали неугодными, отправили сюда вместе с семьями. Другие, особо убитые горем, и вовсе были единственными выжившими, а их семьи вырезали еще до того, как на горизонте покажется корабль с высокой башней.
Не было здесь плохих людей. Были те, кому не повезло. Разделенные по отрядам, в бесконечной грызне между собой, пока там, далеко-далеко, в своей башне считает прибыль капитан. Разделяй и властвуй, создай группу любимчиков, сделай их всеобщими врагами. Ведь не один он хотел расправиться с “ублюдками” после сегодняшнего вечера, он просто был единственным достаточно смелым, чтобы и вправду что-то сделать.
Беспокойные мысли кружили над кораблем до самого рассвета. Усиливался шум, топот, гам. Будили рабов. Начинался новый день, для кого-то, возможно, последний. Келеф, стиснув стертые в кровь руки в кулаки, быстро шел к “ублюдкам”, за ним — еще с дюжину мужчин. Увидев это, фавориты работорговцев приготовились было защищаться, мужчины заслоняли собой женщин и детей.
— Надо поговорить. — Келеф протянул руку побитому врагу.
Глава 9: Огонь
На вырубке остались лишь пара человек, исключительно для того, чтобы изображать шум бурной работы и не вызвать подозрений у скучающих на берегу солдат. Остальные же, след в след пересекая болото за ведущим их Залем, направлялись вглубь леса, на место встречи с остальными.
— Вода поднялась… — прокряхтел кто-то из мужчин. — Дожди все сильнее. Видать, лето скоро.
— В моих краях говорили, что это тагац на нас ссыт. А зимой, когда дожди послабее, это он стряхивает. — хрипло усмехнулся другой.
Пробираясь через мутную воду, по грудь утопая в ней, они все же находили в себе силы шутить и смеяться. Порой от мысли о силе этих людей Келефу становилось стыдно за себя, за свою вспыльчивость и слабость, и эти мысли лишь сильнее сгущали тучи над его головой, не давая мраку выйти из головы.