— Лысый… — простонал он, приподнимаясь. — Засунь себе кляп поглубже. И в пасть тоже…
Заль тихо усмехнулся. Он лежал рядом, на полу, как и Келеф, укрытый теплым одеялом.
— Очнулся, — зло прошипел Нартан. — Иди, разбирайся, или я лично тебе глотку перережу. Собака…
Громко топая, он ушел прочь, и только сейчас Келеф смог собрать достаточно сил, чтобы подняться. Старик был рядом, белый, как мельник в сезон жатвы, и, казалось, еще более истощенный, чем обычно.
— Эй, эй! — встрепенувшись, юноша подскочил к нему, взял товарища за руку. — Ты чего, старый? Сдурел что-ли? А матерным песням меня учить кто будет?
Заль улыбнулся, тихо, хрипло засмеялся:
— Будет, все будет… Не переживай, сынок.
— О чем он говорил? — Келеф кивнул в сторону занавески в проходе. — С чем разбираться?
— Ты провалялся в постели почти сутки. Капитан… У себя сидит. У него заложница, дочь Нартана.
— Гух с’ге… Не пробовали к нему подняться? Он же должен когда-нибудь спать.
— Пробовали… — вздохнул Заль. — Никак. Там железный люк с крепкими петлями. Разве что всю башню сжечь, но тогда уж вместе с девочкой.
— А что с курсом? Мы уже идем к серому рифу?
Об этом месте Заль мечтательно рассказывал по ночам, когда большинство других рабов засыпали. Загадочное, почти мифическое место, где, по слухам и рассказам тех, кто там якобы был, беглые рабы строят свое царство, спрятанное от всех.
— Матросы отказываются сотрудничать. Их согнали вниз вместе с выжившими охранниками. Да и…
Старик глухо, хрипло закашлял, прикрыв глаза. Он был совсем плох — подобные ранения и в молодости переносятся с трудом, а он был слишком стар. На корабле попросту не было нужных лекарств.
— …штурвал… Наверху, на башне.
Келеф, покачав головой, сжал руки в кулаки. Все пошло не так. Это он всех подвел, только он один. Зря эти люди ему доверились. Зря.
— Тише, тише, успокойся, — принялся успокаивать его старик, когда юноша в ярости ударил кулаком об стену. — Ты молодец. Сколько лет… И один ты попытался что-то изменить.
— Этого мало.
— Всего, что ты делаешь, всегда достаточно. Тебе не нужно быть всем на свете. Ты это ты, этим и гордись. Я горжусь.
Юноша невольно улыбнулся. Слабо, едва ощущая хоть какой-то отголосок покоя в груди, но улыбнулся.
— Я разберусь.
Он встал во весь рост, потянулся. Нога еще болела, бедро было туго перевязано вываренными в кипятке полосами ткани, почти полностью чистыми — лишь местами виднелись небольшие красные пятнышки. Он попробовал подвигать ногой, встать на нее, и тут же зашипел от боли. Повязка стала покрываться кровью.
Опираясь на копье, Келеф медленно побрел по коридорам. Теперь рабы обживали кубрики, обыскивали трюмы, приходили в себя. В воздухе витал запах алкоголя, где-то слышался смех, но в прочих каютах не было радости. Слишком многие погибли в тот день, жены и дети остались без своих мужчин, хоть и обрели теперь свободу. Но стоило ли оно того?
Особенно тяжело было подняться вверх по лестнице. С палубы ему протянул руку один из рабов, что дежурили наверху, помогая выбраться наружу. Дождь немного стих, но все еще лил сильнее, чем пару недель до этого. Молчаливо прорезали серое небо мачты, возвышалась над кораблем башня, немой громадой отбрасывая тень на все тело судна. Кричать не хотелось, не в том положении уже был Келеф, и потому стал подниматься наверх, к железному люку, преграждающему путь в каюту капитана.
— Выходи! Ты проиграл! — он постучал по холодной поверхности люка. — Гайлит!
Тишина. Здесь даже дождь был почти не слышен, лишь изредка поскрипывали доски покачивающегося на волнах корабля.