— Тебе еще учиться и учиться, Хё. Твои братья погибли по твоей вине, — голос оборванца стал спокойнее, он опустил меч. — Нельзя недооценивать колдунов. Но ты выполнил задачу. Это хорошо.
— Катись в задницу со своей похвалой, без-клан, — командир Хё брезгливо взмахнул рукой. — Забирай свой трофей и проваливай с глаз моих..!
Воин-изгнанник оглядел побоище. Взять здесь было что, многие из убитых были темильцами, а об их жадности и запасливости шутили даже они сами. Кто-то из воинов-кардийцев уже обыскивал остывающие тела, срывал жемчужные цепочки, набивал карманы железными монетами. Другие, помоложе, обступали Любу — известное дело, если женщина становилась военным трофеем, то ничего хорошего ее точно не ждало. Да только девушка, пока все с интересом наблюдали за перепалкой двух кардийцев, схватила с земли меч погибшего воина и, занеся над головой, резким движением рук срезала свои волосы, падая на холодный камень и отползая назад.
— Прочь! Прочь! — слово, которое тело вспомнило первым. В мутном омуте сознания сверкнула едва заметная искра, воспоминание. Обе руки сжимали тяжелый меч, едва его удерживая. — Прочь!
Кардийцы, посмеиваясь, обступали ее. Кто-то играючи стал звякать своим оружием по ее мечу, как бы фехтуя. Ослабевшие руки девушки едва могли сжимать рукоять, и с очередным ловким, отточенным финтом хопеш со звоном отскочил в сторону.
— Её, — прохрипел, стиснув рукоять меча, изгнанник. — Она — мой трофей!
Кардийцы остановились, стали расступаться, но все еще были достаточно близко к Любе, чтобы у нее не было ни шанса на побег.
— Нет, — путь ему преградил все тот же командир. — Не смеешь.
— Смею. Она, — вдруг, он отбросил меч в сторону, щелкнул застежкой ножен, оставаясь совершенно безоружным. — Оспорь. Выставь лучшего воина.
Тут не выдержали уже даже те, что ринулись обирать тела убитых. Кардийцы обступили своего командира, которому бросил вызов изгнанник. Такое оскорбление нельзя было просто стерпеть, особенно когда твой противник сознательно избавился от оружия.
— Гур, — командир кивнул куда-то в сторону, а сам сделал шаг назад. — Избавь старую сволочь от страданий.
Посмеиваясь, вперед вышел один из воинов, поигрывая в руке рукоятью меча. Ему-то можно было держать в руках оружие, это не он бросил вызов. Но изгнанник не выказывал ни малейшего признака страха, напротив — стойка уверенная, каждая мышца в теле напряжена, натянута, как стальной трос. Это было соревнование на скорость — промедлишь, и клинок с легкостью отсечет твою голову. Впрочем, если ты достаточно быстр, длина меча твоего противника может из преимущества быстро превратиться в недостаток — у самой рукояти такие мечи не имели заточки, лишь серповидная часть могла нанести серьезные раны.
— Давай, давай! — Гур, молодой воин и младший брат командира, кровожадно шипел, посмеивался под маской. — Ну же, старик! Я быстро…
Командир выбросил меж ними платок. Ветер стих, и тонкая, покрытая въевшимися желтоватыми пятнами ткань медленно опускалась вниз. Люба, разоруженная и поставленная на колени, могла лишь, затаив дыхание, наблюдать.
И лишь только платок коснулся земли, как изгнанник с нечеловеческой скоростью бросился вперед. Меч со свистом обрушился на него сверху, под углом, но старик нырнул вниз, ладонью уводя клинок в сторону, а ногами беря противника в жесткий захват. Клинок по касательной срезал кожу у него на ладони, хлынула кровь, но он, опершись боком в землю, рванул в сторону, и молодой воин рухнул вниз.
Завязалась борьба. Изгнанник потянулся к упавшему на землю мечу, но Гур, будучи моложе и сильнее, взял старика в захват, согнутыми ногами принявшись его душить. Тот стал, не видя врага, бить над головой, пытаясь попасть в чувствительное солнечное сплетение, но не мог ни дотянуться до него, ни нанести из такой позы достаточно сильный удар. Кардийцы, сужавшие с каждой секундой круг, загоготали, зашипели в предвкушении победы своего брата, в предвкушении того, как поделят свой трофей.