Но трофей, понимая, что может не пережить общение со своими захватчиками, не собиралась так просто сдаваться. Интуиция подсказывала ей, что просто так сбежать она не сможет, а тот, кто потребовал ее в качестве награды, возможно, будет достаточно неосмотрителен, чтобы в какой-то момент ослабить внимание достаточно, дать ей всего-навсего небольшое окошко для побега, всего один раз отвернуться. Поэтому, дернувшись, Люба схватилась зубами за руку одного из державших ее воинов, изо всей силы впилась в горячую плоть. Тот дрогнул, потянулся к мечу, но в тот же миг девушка ногой подтолкнула выскочившее из рук Гура оружие. Изгнанник схватился за рукоять, нанес удар над головой, и под стон противника вскочил на ноги. Он поставил ногу ему на грудь, направил меч на пустую каменную маску, и громко, зло зарычал:
— Моя добыча, мой трофей!
— Это был нечестный бой! Все видели! — закричал командир, хватаясь за меч.
Вот только его люди его не поддержали. Нога изгнанника стояла на груди побежденного брата, он не начинал бой с оружием, а его противник сам был виноват в том, что потерял свое — все было честно.
— Хочешь попробовать сам? — понизив голос, угрожающе прохрипел победитель, пустой маской взирая на командира кардийцев. — Мой трофей.
— Я тебя найду, — зло прошипел в ответ командир, но сделал пару шагов назад, признавая поражение. — Тебя не защищает закон. Можно прирезать тебя во сне, и никто за тебя не заступится, ни один клан.
— Отбери мое. Мой трофей, — повторил изгнанник. — Я — Ар, и это мой трофей, мой! Отбери!
Он бросил хопеш на землю. Ему нельзя было носить меч, являвший собой символ власти, нельзя было забрать его у побежденного врага. Поэтому, схватив Любу за руку одной рукой, другой он быстро накинул на тело ножны и вернул в них свой прямой, короткий клинок. Медленно, шаг за шагом, он отходил назад вместе со своей добычей. Его рука легла ей на шею, слегка сжимая.
— Пойдешь следом — убью ее.
Снова искра. “Пойдешь” — это слово пахло садом, цветами, долгими прогулками, и никогда не людными улицами. Было и нечто из прошлой жизни, из старых воспоминаний, но оно меркло по сравнению с теми образами, что возникали в голове Любы сейчас. Звук за звуком, память о языке, который она никогда не знала, медленно возвращалась к ней, пока она следовала, пытаясь не споткнуться, за своим похитителем. Чувства возвращались к ней, теперь она стала стыдливо прикрывать грудь, будто бы ставшую больше, промежность. Лишь иногда она тихо всхлипывала от страха, пока они исчезали в ночной темноте, подальше от бойни, подальше от родичей изгнанника.
Над горизонтом запылал голубой диск, но это не было солнце. Медленно, бросая на раскинувшиеся внизу, под холмом, поля длинные тени, вдалеке поднималась другая планета. И когда Люба, астрофизик, ученый, увидела, что между двумя планетами натянута гигантская цепь, она вспомнила последнее ругательство на языке, принадлежавшем другому миру:
— Бляха-муха…
Глава 2: Жадность
С первым, судорожным вздохом, какой делают новорожденные, молодое, почти юношеское тело попыталось закричать. Вместо жгучего холода дальнего востока, теперь его окружали промозглость каменного зала, запах плесени и липнущая к коже амниотическая жидкость.
Для того, чтобы вздохнуть, Жене пришлось постараться. Саркофаг раскрылся сам, тяжелая крышка съехала в сторону, но вот удерживающая его плацента никуда не девалась. Воздуха в легких не было, паника быстро охватила юношу, и он стал ногтями, зубами прорываться сквозь полупрозрачную преграду из плоти, буквально прорывая себе путь в этот мир.
Наконец, свобода. Шумное дыхание, учащенное биение сердца. Камера смыкалась вокруг него, подобно теплой ванне, если не смотреть на то, что заполнена она была совсем не водой. Тусклый свет люминисцентных водорослей, свисающих с потолка, бил по глазам не хуже света в больничной палате — глаза, как-никак, были новые, абсолютно девственные. Наконец, когда зрачки немного привыкли к свету, начали сужаться, Женя попытался подняться, и тут же его повалила обратно резкая боль в животе.