Но тут был особый случай. И дело не столько в России, сколько в ее новых хозяевах.
Большевизм изначально имел характер всемирной эпидемии, в рамках одной страны ему было тесно. Молодые большевистские вожди (даже старшему среди них — Ленину— в 1917 году было всего 47 лет) верили, что Россия — лишь недостаточно развитая европейская страна, которой еще учиться и учиться у передовых Германии, Франции и Великобритании.
Россия казалась только инструментом, при помощи которого марксизм можно будет разнести по всему миру.
«В первые годы советской власти в среде партийных и государственных деятелей распространялась троцкистская геополитическая доктрина, основанная на авантюристической теории «перманентной революции»… Россия рассматривалась как «куча хвороста для разжигания мирового пожара», а о ее долговременных интересах не могло быть и речи»[169].
Первой серьезной попыткой выйти за пределы России была польская война 1920 года. Правда, формально ее начали сами поляки, но их наступление было использовано большевистскими вождями как повод для контрнаступления на Европу. «Даешь Варшаву и Берлин» — таков был лозунг большевистских правителей страны.
К счастью (не только для Польши), поляки дали этой попытке мировой революции достойный отпор. Оказалось, что так называемая «классовая» Красная армия не способна победить, а «национальная» белопольская армия способна разбивать противника.
Большевистские вожди поняли, что с Европой нужно пока повременить. Силенок не хватило. Да и богатая, сытная, уставшая от мировой войны Европа была удобной базой для первых большевистских вождей, отдыхающих и лечащихся там от трудов своих обильных. Это только при Сталине они прекратили постоянные прогулочные турне по Европе.
Но, потерпев неудачу на Западе, большевики не успокоились. «…Они устремили свои взоры на Восток, чтобы поднять восстания в азиатских колониях западных стран и тем подорвать основы их могущества»[170].
В Азии у них все же кое-что стало получаться. Сначала с бывшими частями Российской империи, ставшими независимыми (Азербайджан, Грузия, Армения), с полунезависимыми от Российской империи Хивинским ханством и Бухарским эмиратом. А потом уже и с Монголией, которая формально было составной частью Китая, но фактически находилась под влиянием Японии, а еще раньше — России. Затем последовали одна внешнеполитическая авантюра за другой. Коммунистическая Россия упорно лезла в Китай, в Афганистан, в Турцию и в другие азиатские страны.
«Впрочем, жизнь все же брала свое. По мере преодоления воинствующего мировоззрения радикал-революционеров, менялось и геополитическое сознание советской элиты. Теория «перманентной революции» сменилась теорией «построения социализма в одной отдельно взятой стране». Так постепенно сформировалась геополитическая доктрина, которую правомерно назвать сталинской»[171].
Но официально отказа от «мировой революции» не последовало. В подсознании коммунистических вождей она продолжала жить вплоть почти до самого падения коммунизма в нашей стране. Отдельные внешнеполитические акции (например, ввод советских войск в Афганистан в декабре 1979 года) продолжали осознанно или подсознательно основываться на уже не произносимой вслух, но не отмененной официально «мировой революции». Тем более не мог официально отказаться от этой идеи и сам Сталин.
Правда (вот удивительные вещи случаются в мире), идея «мировой революции», изначально явно противоположная интересам нашей страны, постепенно трансформировалась. Она стала перерождаться, видимо, в заложенную в тайниках российской души миссионерскую идею облагодетельствовать все человечество новым мироучением, сходным с религией. Не можем мы быть простым народом, нам нужно помочь другим. Есть у нас такой грех.
Однако в самом конце 30-х годов история дала «мировой революции» еще один шанс проявить себя. Началась Вторая мировая война, которая для нашей страны вскоре переросла в очередную Отечественную войну.
Но тут мы забегаем вперед и во времени, и в пространстве. Нам бы о Дальнем Востоке после русско-японской войны. Пока Япония набирала силу, в Китае расшатывалась монархия.
1.7. От Сунь Ятсена к Чан Кайши
Маньчжурская династия давно прогнила. Китай был беременен революцией. И роды наступили. «По старому китайскому календарю 1911 год называли «Синьхай». Этому году суждено было стать годом Синьхайской революции. Революционная волна прокатилась по всей стране»[172].