- Ну, спасибочки.
- Ладно, я пошла.
- Иди.
Но отчего-то она продолжала идти рядом.
- Только не надо оправдываться. Вот уж чего терпеть не могу.
- Я не оправдываюсь. Честное слово, это было очень-очень важно...
- А я верю, - усмехнулся он. - Интересно, почему это порядочные люди всегда такие зануды? Обязательно подсчитают, что очень-очень важно, что очень важно, а что просто важно, и выберут, конечно, самое-самое важное. По велению, так сказать, совести, а не просто оттого, что хочется. У тебя в классе ведь нет друзей, правда?
- Почему ты так считаешь?
- Я не считаю, я вижу.
- Неправда. Я со всеми в совершенно нормальных отношениях.
- Кроме Курдюмовой. Она тебя не переносит. Почему?
- Понятия не имею, - уклончиво сказала Эра.
- Да?.. - с недоверием протянул он. - А почему ее дразнят Дипломатшей?
- Откуда я знаю.
- Хорошее отношение - это не дружба. С тобой неудобно.
- Почему?
- Потому что ты себе позволяешь то, чего не могут позволить другие.
- Например?
- Маленький пустячок: быть собой, - проговорил он с иронией и закончил нормальным тоном: - А тыщу один пример ты можешь привести без меня.
- Им тоже никто не мешает.
- Это ты так считаешь. А вот они считают, что совсем наоборот: все мешает. Кому интересно портить отношения? И ради чего? Сойдет и так. В сущности, всем все равно. Поэтому считают, что ты выпендриваешься.
- И ты тоже?
- Не-а. Я особстатья. Но я считаю, что твоей заслуги в этом нет, просто у тебя отсутствует чувство самосохранения.
- Это как?
- Да так. Раньше я страшно завидовал разным смелым людям: кто-то взобрался на Эверест, кто-то пересек на яхте Тихий океан... А потом понял, что завидовать бессмысленно: у этих людей просто отсутствует чувство самосохранения. Нет его, и все. Я спросил себя: смог бы и я так? И совершенно честно тебе отвечу: нет. Когда я представляю себе тонны воды над каким-нибудь суденышком... Бр-р... Не знаю, прав я или нет, но я так считаю. Ты, наверное...
Мурашов вдруг умолк и молчал так долго, что Эра удивленно повернулась к нему и проследила за его остановившимся взглядом. Впереди, заметно пошатываясь и косолапо перебирая худыми ногами в стоптанных кроссовках, семенила обтерханная фигура с отвисшей линялой авоськой в руке. Несмотря на неуверенность хода, в ее движении была настойчивая целеустремленность и упорство. Из-под пляжной кепки, в прошлом белой, во все стороны торчали неряшливые серые вихры. Фигура мельтешила перед ними совсем не долго нырнув в подворотню, она пропала из виду.
Эра снова глянула на Мурашова и увидела его побелевшее лицо. Она все поняла.
- Отоварился, - хрипло проговорил он и попытался выдавить смешок, но получилось что-то похожее на всхлип.
- Неужели нельзя ничего сделать?
- Не знаю. Я уже ничего не знаю, - повторил он устало. - Раньше я думал, что можно. А теперь... Чихать я на все хотел.
- Но ведь отец...
- Если бы ты знала, как я его когда-то любил... Ему можно было рассказать все, как самому настоящему другу. И он все понимал. Я тогда так гордился... У меня родители были не такие, как у остальных детей. Не помню, когда все это началось. Сначала были громкие голоса, потом какие-то скандалы, споры... Они затихали, когда заходил я или сестра, а потом начиналось снова. Зато хорошо помню, когда он впервые пришел пьяный. Тогда он меня ударил первый раз. На следующий день он просил прощения. Потом снова напился и снова просил прощения. Мама с сестрой уезжали к бабке, возвращались... В общем, пошло-поехало.
- Это страшно, - тихо сказала Эра.
- Представь себе, не очень. Но стыд... Я уже не помню ничего хорошего - одно только плохое. Знаешь, я все чаще чувствую себя старым-престарым дедом. Как говорится, все в прошлом. И вся эта ваша детская суета - какие-то вечера, какие-то собрания... Смешно.
- Ну, пусть тяжело, я согласна... Но ведь жизнь не кончена!
- Ах, ты согласна? - покривился он. - И вообще - почему ты ко мне прицепилась? Почему ты ко всем пристаешь? Тебе их жалко?
- Нет. Просто берет злость, что они не такие.
- Ах, не такие? Подумать только, людишки не такие, как хотелось бы нашей Эрочке Милосердия! А чего бы тебе хотелось?
- Мне бы хотелось помочь им сделаться другими! Что-то убавить, что-то прибавить. Ведь так видно! Неужели они сами не видят? Чуть доброты, чуть смелости, а этому - больше везения.
- Везение тоже слепишь?
- Все можно слепить! Человек может все. Просто он должен вести себя как человек, которому везет, и ему в самом деле начнет везти!
На них оглядывались прохожие: они не замечали, что перешли почти уже на крик. Опомнившись, наконец, не сговариваясь, умолкли.
- Чего ты больше хочешь: любить или чтоб тебя любили? - с непонятной улыбкой вдруг спросил Мурашов.
- Любить. А ты?
- А я хочу есть. Будь!
- Пока, - растерянно сказала Эра.
Она не сразу поняла, почему он пошел совсем не в ту сторону, где был его дом, а поняв, бросилась вдогонку. Он не обернулся, когда она начала его звать, лишь прибавил шагу, а когда Эра, догнав, схватила его за рукав, обернулся с такой злостью, что она отпрянула.
- Хватит за мной таскаться, поняла?
- Извини... я...
- Ну чего тебе? - спросил он уже мягче.
- Пошли со мной, а?
Он раздраженно дернул плечом.
- Твоя тетя, конечно, достойная старая дама, но ты понимаешь, у меня не такое сейчас настроение, чтобы выслушивать ее шпильки. И вообще... можешь ты понять, что человеку надо побыть одному?
- Могу... Но я не к тете. Мы пойдем... Короче говоря, ты сам должен увидеть. Ты должен со мной пойти. Я все понимаю, но ты должен. Именно сейчас. Я очень тебя прошу, а?
- К психиатру, что ли? - ухмыльнулся он. - Меня мама уже водила когда я запустил в папашку вазоном. И тот сказал, что я вполне нормальный, не веришь?
- С ума сошел? Это просто... ну, один человек. Я тебе по дороге расскажу. Идем. Да брось ты этот пирожок, я тебя обедом накормлю!
Вряд ли можно было найти людей более не похожих друг на друга, чем Валерий Павлович и тетя Соня. И все же Валерий Павлович зачастил к ним почти ежевечерне. (К ним - это значит, в первую очередь к тете Соне.) Обычно после звонка в дверь следовал его неизменный робко-деликатный вопрос: "Позволите на огонек?.." - точно он признавал за тетей Соней полное право захлопнуть дверь у него перед самым носом. И, мгновенно расцветая, тетя Соня распахивала перед Валерием Павловичем дверь, а сама бросалась на кухню и принималась лихорадочно собирать на стол. Теперь в духовке всегда находилось что-нибудь "обалдительно", по Эриному выражению, пахнущее.