И ведь не сразу открылись у него глаза — потребовалось долгих три года, чтобы мозги освободились от наносной шелухи разных идиотских тезисов — типа 'свободного предпринимательства' и 'коммерческого успеха любой ценой'. Долгих, долгих, очень долгих три года!
Кто знает, чем бы закончилась его 'коммерческая' жизнь, всё более и более напоминавшая скверную пьеску из жизни безнадежных банкротов — если бы не ТОТ случай…
Слава Богу, в один ясный солнечный день случилось Чудо. Для него — очевидно, при попустительстве судьбы, не усмотревшей за причудливой игрой случая — нашелся тот самый Третий путь, о котором говорил Юра Блажевич; правда, в транскрипции его философствующего друга этот путь и всё, что с ним связано, выглядело несколько иначе — ну, на то у Юры и была такая странноватая фамилия….
Это произошло в девяносто пятом, в марте. Точно — в тот день как раз застрелили Влада Листьева, и все радиостанции и телеканалы только об этом и говорили.
Он жил тогда у матери — зализывал раны после очередного коммерческого провала… или отдыхал после успешного завершения очередной сделки? Не важно. Важно то, что именно в этот день раздался телефонный звонок, изменивший его жизнь. Он и сегодня помнит его до последнего слова.
Телефон зазвонил утром, около десяти. Он как раз заканчивал завтрак, и телефонный звонок, отвлекший его от яичницы с ветчиной, не мог не вызвать реакции раздражения. Взяв трубку, он тогда довольно резко бросил:
— Слушаю!
— Одиссей?
Мгновенно раздражение сменилось ошарашенным удивлением. Ого! Вспомнили! Через девять лет! Надо же…
— С кем имею честь? — хотя чего спрашивать? Если назвали его рабочий псевдоним — значит, это именно те, о ком он думает. Впрочем, перестраховаться будет не лишним. Как говорил его командир роты, старший лейтенант Митин: 'Лучше перебдеть, чем недобдеть'.
— Вам привет от Дмитрия Евгеньевича. Помните такого?
— Помню.
— Хорошо бы повидаться. Завтра, в Бресте, в полдень, у входа в центральный универмаг — устроит?
— Добро. Буду.
— У меня в руках будет ваша любимая книга. До встречи!
На следующее утро он был в Бресте. Человек, ожидавший его у входа в универмаг, держал на руках 'Похождения бравого солдата Швейка' в зеленой обложке — все сходилось.
Задание оказалось несложным — на его взгляд. Конторе требовалось перекинуть через границу с польской стороны четыреста килограмм белого порошка, расфасованного в шестнадцать мешков по двадцать пять кило содержимого в каждом. Причем сделать это нужно было, не обременяя пограничников и таможенников с обеих сторон излишними и в данном случае никому не нужными формальностями.
То бишь, говоря прямо — контрабандно.
Связник тогда передал ему адрес в Польше, по которому нужно было забрать товар, деньги и адрес в Москве, куда эти шестнадцать мешков следовало доставить. Остальное было оставлено на его усмотрение — то бишь, на его полную и абсолютную ответственность.
Можно было не браться. В конце концов, уже четыре года не было государства, которому он в восемьдесят шестом присягнул на верность; формально никаких обязательств он не нес и по той подписке, что дал, как тогда было принято писать, 'компетентным органам' — теперь это были органы чужой страны. Чисто юридически у него вообще не было никаких обязанностей перед Той Организацией — но он взялся за то дело. Почему?
Он и сегодня не мог дать себе ответ на этот вопрос. Но прекрасно помнил то ощущения счастья, последовавшее вслед за своим согласием на операцию — как будто с плеч свалилась немыслимая тяжесть, как будто после долгого и тяжелого бессолнечного ноября — вдруг начался апрель; он был нужен, в нем нуждались — и этого ему оказалось достаточно, чтобы снова встать в строй.
У него был в Бресте друг — бывший сотрудник таможни Олег Нетренко; однажды паренек неосмотрительно задержал автобус с дагестанскими номерами, по самые шпигаты набитый банками контрабандной черной икры. Арест автобуса, конфискация контрабанды, фанфары в честь героя — очень быстро сменились увольнением этого же героя 'в связи с неполным служебным соответствием'. Дело житейское — горцы кому нужно 'наверху' заплатили за 'зеленый коридор', а 'верхний дядя' не пожелал в нужном ключе проинструктировать инспектора; в результате провал всей хитроумной операции. 'Дяде' нужно было чем-то ответить — он и уволил чересчур резвого инспектора; парень еще очень легко отделался! Даги требовали голову неуступчивого таможенника…
В общем, человек, который помог бы ему в этом деле — нашелся почти мгновенно. И человеку этому вставить фитиль бывшим коллегам — было за счастье; к тому же деньги никогда не бывают лишними. Так что с исполнителем вопрос решился.
Разумеется, он не стал посвящать Олега в тонкости предстоящей операции — к чему? Только нагонять лишнего страху; пусть это будет обычная контрабанда!
Сказано — сделано. Версия сложилась очень славная: в Польше производится порошок — смесь для маринования сельди; его легальный импорт затруднен в связи с запретительными, по своей сути, таможенными пошлинами (четыре доллара за килограмм!), посему эту смесь для российского рыбного заводика надо ввезти по-тихому. Москвичи готовы заплатить половину от возможной пошлины исполнителям, плюс транспортные и прочие расходы. Восемьсот баксов чистой прибыли за непыльное дело — чем плохо?
Олег согласился тут же. И на следующее же утро на его 'пассате' с прицепом они, по телефону предупредив хозяина склада, чтоб был на месте вечером — выехали в Колобжег, расположенный у черта на куличках, на самом берегу Балтийского моря; получить груз надлежало именно там.
За световой день дорогу они не одолели (выехали поздновато, четыре часа угробили на таможне, а потом еще полтора часа проплутали в Варшаве — им надо было на шестьдесят второе шоссе, на Плоцк, а выехали — по темному времени — на шестьдесят первое, на Легионово), пришлось заночевать на заправке, полста верст не доехав до Кошалина; приехав уже утром следующего дня, они обнаружили хозяина склада в предынфарктном состоянии — тот не спал всю ночь, ожидая тех, кто избавит его от опасного груза, с замиранием сердца.
Он не стал спрашивать хранителя, что же лежит в мешках — по счастью, Олег в это время грузил порошок в прицеп и не видел, какую реакцию вызывает этот груз у поляка.
Он не спросил о содержании мешков и тогда, когда доставил груз в Москву — к чему? Главное было — выполнить задание; если его не посвятили в тонкости процесса — стало быть, к тому были важные причины. Его деликатность оценили — финансово; вернувшись в Брест, он честно разделил премию со своим подельником.
Хотя, в принципе, дело оказалось не столь уж и сложным. Мешки сложили у знакомого поляка в Словатичах, польской деревеньке у погранперехода Домачево, запихав их подальше от глаз случайных посетителей в самую глубину хозяйского сарайчика, посреди разного хлама типа поломанных сеялок-веялок, старых колёс, сломанных ульев — Бог весть зачем хранившихся у запасливого польского Плюшкина. Затем провели разведывательную ходку, определились со временем пересечения границы, со сменами знакомых таможенников (машины и груз шмонают они, погранцы смотрят паспорта и удостоверяются в соответствии фотокопии оригиналу). И, проведя основательную подготовку — за пять рейсов вывезли все это добро в Белоруссию: один мешок — вместо запаски, два — под задним сиденьем. Границу (возвращаясь из Польши) обычно пересекали к концу смены, когда внимание таможенников притуплялось до минимума, забив багажник всякой польской ерундой (пакетами с чипсами и конфетами, яблоками, копченой свининой — в общем, всем тем, что обычно возили жители белорусского приграничья с польских базаров), и посадив на заднее сиденье пару попутчиц (многие жители Домачево таким несложным путем катались в ближнюю Польшу с контрабандным украинским спиртом, правда, в божеских объёмах — по два-три литра: туда на одних попутках, обратно — на других; пеший переход был запрещен).