— А ты, подполковник, что по этому поводу думаешь? — Спросил затем он у Левченко.
— То, что течём — дело поганое; то, что течём в той части, что известна наверху — чуть полегче.
— Отчего ж?
— Проще гниду вычислить.
— Ну-ну. А не думал ты, любезный друг, что слить мог и тот, кто в делах фирмы по самые уши? Слил маленькую частичку, чтобы хозяева продолжали хрусты отслюнивать?
— Не исключен и такой вариант. Но все же он менее вероятен.
— То, что в ближних товарищах уверен — это хорошо. Я и сам тому, кому не до конца верю, спину стараюсь не подставлять. А все ж проверьтесь, дело не лишнее.
Ну ладно, орлы, потопаю я потихоньку. Бывайте здоровы, живите богато. Тем более — вам ли не жить? Со всей Европы сливки снимаете, чистые паны!
— Ладно, ладно. Зависть — плохое чувство. — Генерал впервые за разговор открыто улыбнулся.
— А я завидую? Я сочувствую! Знали бы эти суки, что сейчас за очередные копейки от МВФ друг другу глотки режут, как вы устроились — задушили бы в мгновение ока!
— Руки коротки. Да и не до нас им сейчас — еле-еле из дефолта выползают. Они-то, конечно, не пострадали, наоборот, как тут мне докладывают, лишних три миллиардика отогнали в Бэнк оф Нью-Йорк за последний месяц — но ведь перед людишками надо скорбные рожи строить. Иначе не поймут…
Генерал пожал руку визитеру, затем попрощался с незнакомцем и Левченко. Рука у того оказалась крепкой, но все ж совсем не крестьянской — скорее, это были руки пианиста или скрипача, с тонкими, нервными пальцами; но рукопожатие у гостя было сильное, солдатское — Левченко уже примерно понял, кем мог бы быть их визави.
Когда загадочный посетитель был, по расчетам, уже вне здания 'Спецметаллснабэкспорта' — Левченко решил все же слегка поинтересоваться незнакомцем.
— Наш человек в Варшаве?
— Что? А-а… нет. — Генерал сидел, задумавшись, и от вопроса подполковника едва заметно вздрогнул. — Нет, дальше чуток. И не наш. Он теперь по другому ведомству проходит, легальный до неприличия. Может с аглицкой королевой менуэт танцевать смело.
— То есть его расшифровали?
— Ну, парень! Если бы расшифровали… Было подозрение, вот и отозвали с оперативной. Он уже лет шесть, наверное, как на абсолютно легальное положение перешел — посему и сидит в своем банке, респектабельно наживается на трудовом западном люде. Светанулся он в одной южно-азиатской стране всерьез, и недруг, похоже, что-то такое о нем пронюхал — вот и вся недолга… А теперь ясно, что не зря ушли его с оперативной — по ходу пьесы, он у тех, что играют за черных, где-то в картотеках все же мелькнул.
— Стало быть, девочка из БНД знала, к кому подходить?
— И при этом страшно рисковала, заметь. Но на риск пошла — значит, понимала, какой важности для нас может быть ее информация. Хм-м… Стало быть, нас малость расшифровали на той стороне. А знаешь, Левченко, это даже очень и неплохо! Ну, то есть то, что мы чуток светанулись — это херово, понятно. Но то, что мы об этом узнали накануне запланированной нами большой южноевропейской карусели — очень даже ничего. Это ж какой простор для работы службы твоего Ведрича появляется! В общем, повод прочесать кадры перед балканской мазуркой у нас появился… — генерал устало улыбнулся: — Ах, деваха, орден Красного Знамени ей можно вешать — как минимум!
— Сейчас таких нет.
Калюжный махнул рукой.
— Знаю. Ну, крестик этот серебряный, с дурной лигатурой… Орден Мужества. Но тогда — минимум первой степени! — Затем, посерьезнев, спросил: — Ладно, что думаешь делать по этому поводу? Как супостата будешь искать, какие своему Ведричу задачи будешь ставить?
— Ну, процедура известная. Первый тур сыграем по классическим образцам. Одному подозреваемому говорим, что листовки и адская машинка в дворницкой, второму — что в дровяном сарае, третьему — что на кухне. И ждем, куда заявятся жандармы… Да и вообще, может, это утечка из финансового управления министерства обороны?
— Не думаю. Там уверены, что мы организационно, хоть и без оглашения сего факта, в штате СВР… О том, что мы никто и звать нас никак — кроме наших, никто не знает. Насчет заделки утечки… Да, процедура известная. Что ж, подготовь списочек тех, кому про листовки планируешь сообщить, и варианты… ну, скажем, по переброске партии английских паспортов для палестинцев в Софию. Пойдет?
— Пойдет. Напряжем Артаксеркса и его людей, дело несложное.
— Но чтоб ни одного не засветить! Сумеешь отработать?
— Обижаете, Максим Владимирович. Когда мой отдел портачил?
— Пока — тьфу-тьфу — Господь миловал… Ладно, кликни там Гончарова, пусть разъяснит нам текущее положение. В части, его касающейся…
Подполковник вышел из кабинета начальника и, спустившись на первый этаж, постучал в последний слева по коридору кабинет.
— Кого там черт принес? — раздался из-за двери недовольный голос.
— Серега, давай к генералу. Слышать хочут!
— Добро. Три минуты!
И ровно через три минуты из своей 'берлоги', куда он старался не допускать никого из посторонних, вышел подполковник Гончаров — начальник аналитической группы, поджарый, бритый наголо — по моде тридцатых годов — рослый мужик; в аналитики он загремел два года назад, когда случайно переусердствовал в допросе пленного французского летчика в боснийских горах. Пилот 'миража' оказался хлипковат и отдал Богу душу — подполковника же Гончарова за сие самоуправство от оперативной деятельности отстранили и загнали за стол, чего он своему начальнику в глубине души так и не простил.
Тщательно закрыв дверь, он спросил деловито:
— Что зовут пред светлы очи?
Левченко развёл руками.
— Мне генерал пока не докладывает. Хочет, чтобы ты разъяснил, а что — обстановку в спальне голландской королевы или структуру финансовых потоков наших нуворишей — сам узнаешь. Пошли, сейчас тебе самому все расскажут.
Они поднялись наверх и вошли к начальнику Управления.
Генерал Калюжный сидел за своим столом, курил — в последнее время ему уже не хватало пачки в день, и его лечащий врач был этим обстоятельством крайне недоволен — и задумчиво смотрел в окно.
Левченко деликатно кашлянул.
— А, явились. Гут, проходите. — Хозяин кабинета был явно расстроен, хотя старался этого не показывать.
— Зачем вызывали, товарищ генерал? — Гончаров постарался придать своему вопросу максимально возможное безразличие и официальность.
— А вот ты сейчас нам с Левченко и евонным корешам изложишь суть балканских проблем. Так, без бумажки, сможешь, или отпустить на минутку за шпаргалкой? — генерал хитро улыбнулся.
— Шпаргалками не пользуюсь. — Ответ Гончарова был чуть-чуть более резок, чем следовало бы, и генерал это понял.
— Стало быть, зло все еще на меня держишь…
— Никак нет, товарищ генерал, по субординации не имею права!
— Права не имеешь, а все ж держишь… Ну, ясное дело! Там ты был герой, супостата громил, братьям помогал — а тут старый хрен заставляет бумажки перебирать? Так, что ли? — Калюжный пытливо уставился на подполковника.
— Думаю, на оперативной работе я был бы более полезным для дела.
— Хм… Это мы очень скоро увидим. — И, глядя, как оживился Гончаров, генерал добавил: — Очень может быть, уже даже в этом году.
В это время в кабинет вошли еще двое посетителей — в таких же, как у Левченко, неброских костюмах и однотонных галстуках, с незапоминающейся — в отличие от фрондирующего своей бликующей лысиной Гончарова — внешностью. Подполковник Румянцев и подполковник Крапивин, члены той группы, что разрабатывала проект 'Обилич'.
— Садитесь, господа офицеры, поудобнее. Герр оберст Гончаров доложит вкратце суть текущих событий на балканском перекрестке. — Генерал радушно обвел рукой свой кабинет.
Все расселись. Гончаров встал — он всегда докладывал стоя, хотя генерал в этом деле был либерал, у него в кабинете можно было излагать, и сидя в креслах — и хорошо поставленным голосом начал: