— Асириус, а ты что думаешь?
Едо-тень повел ухом, и, не открывая глаз, фыркнул:
— С каких это пор тебе интересно, что я думаю?
— Ты независимая сторона, — заметил Эвис. Он схватил ускользающую картофелину, и стал очищать ее от кожуры, не дожидаясь пока она хоть немного остынет. Он отказался ужинать в одиночестве и дожидался брата, хотя тот пришел за полночь, слишком уставший, чтобы что-то готовить. Но картошка решила все проблемы — она готовилась сама.
— Независимая? — удивился едо-тень. — Отнюдь! Я бы сделал, как предложил ты, Эвис. Но с одной поправкой. Девку бы я не отпускал. Пусть она и не совсем маг, но ее жизнь я бы поглотил с превеликим удовольствием. Давно я не ел магов.
— А тебя не смущает, что я такой же «порченный магией» как и она? — возмутился Эвис, встряхнув серебряной шевелюрой. Он выставил перед собой руку, позволяя ей искриться. Так же, как это сделала сегодня Эльвира. Сомнения отпали окончательно — между этими двумя есть связь. Только совершенно неясно, как так вышло. Диалог с девчонкой вышел не особо информативным, присутствие Эйвана заметно напрягало ее. Каждое слово приходилось буквально вытягивать из нее когтями.
Но Эйван не собирался сдаваться, и вознамерился вернуться к серебряноволосой, выдержав небольшую паузу. Пусть переведет дыхание и успокоится. Если подобную процедуру повторить несколько раз — кто знает, может, она привыкнет? Если Эвис имеет схожую с ней природу, то план должен сработать. Брат ведь никогда не пытался его убить.
— Ты проклятый, ты мне как брат, — невозмутимо ответил Асириус, сверкнув глазами цвета изумруда, просвечиваемого солнцем. Таких Эйван больше нигде не видел: сияние исходило словно изнутри, они не отражали свет, как, например, у любого оборотня. — И все мы тут пострадали от рук высокомерных магических выродков. Нас это объединяет.
— Ты же знаешь, что это очень даже поправимо, вляпаться в какое-нибудь проклятие совершенно нетрудно, — Эйван медленно растянул губы в веселом оскале. Люди, как и маги — сырье доступное, они как тесто, обратить их можно во что угодно. Он ведь и сам когда-то топтал землю исключительно человеческими ногами. Давно это было, правда…
— Делай с полумагической игрушкой что хочешь, но меня не впутывай. Воротит от одного упоминания о магах, — Асириус шумно выдохнул и отвернулся. Эвис, так и не дочистив картошку до конца, нетерпеливо вцепился в нее зубами и тут же оказался перемазанным в саже.
И как только Эйван умудрился собирать вокруг себя таких несговорчивых существ, неужели он такой же? Ему казалось, что он, пусть и втянут в водоворот жизни темных сил, таковым не является. Он выше этого, а месть — удел слабых. А вот Эвис, например, так не считал: он давно точил зуб на Главу клана высших оборотней, хотя сам не являлся его частью.
Брата можно понять, ведь Эйван втянул его в свою сделку с нечистью против воли. Не специально: просто Эйвану не хватило смелости признаться, что он отдал свою жизнь старому оборотню будучи совсем ребенком, в качестве платы за спасение от медведя.
Глава призвал Эйвана на службу не сразу, он терпеливо ждал, пока его должник подрастет. Оборотень наблюдал за ним, Эйван чувствовал присутствие зверя за спиной очень часто, этот леденящий страх преследовал его после рокового дня всю человеческую жизнь. И он боялся.
Сильно боялся, и поэтому не мог рассказать Эвису о своем долге, что и сыграло роковую роль в жизни двух братьев. Может, если бы он знал, во что впутался старший, смог бы спастись?
А может и нет. Эвиса ведь подстрелили из арбалета серебряноволосые, он в любом случае умирал. Глава пришел за долгом именно в этот момент, и, не раздумывая, обратил вместо одного, двух братьев.
Благодаря этому, Эвис выжил, но он не раз упоминал, что предпочел бы смерть вечной скучной жизни в лесу. Он ненавидел портал, который охраняли оборотни, ненавидел лес, в котором им с братом пришлось жить, и свою новую природу тоже на дух не переносил. Регулярное обращение зверем раздражало его.
Эвис очень долго злился на брата за испорченную жизнь, но все же ему хватило сил простить его. Его, но не Главу.
И как только брат узнал, что старому оборотню совсем плохо, и он доживает последнее — неистово обрадовался. Теперь он выжидал, пока Глава падет, желательно в муках.